Лукьянов пытался объяснить ей, вспоминал, а вернее выдумывал названия, Марийка смеялась, все было так хорошо — цветы, кипарисы, море, солнце, они втроем, никаких забот — лучше не бывает…
Но вот пришли они на пляж, увидел Лукьянов сверкающее море, мокрую гальку, Девочку в красном купальнике, бегущую вдоль берега с цветастым мячиком в руках, и вдруг все потускнело — и море, и солнце, и радость Марийки…
С тех пор они больше не ездили на море…
… Он дошел до знаменитого Ливадийского парка, походил по аллеям, подошел к дворцу — бывшей царской резиденции, — в котором помещался санаторий.
Заходить и спрашивать не хотелось. И мать Люды ему тоже видеть не хотелось. Хотелось поговорить с девушкой с глазу на глаз. Стали выходить отдыхающие — сначала поодиночке, потом группами, он внимательно оглядывал каждого, надеясь, что узнает ее. Но ее как будто не было. Вот уже поредел поток людей, стали пробегать последние, задержавшиеся, торопились к лифту…
Он пошел за ними и уже возле лифта, выбрав в толпе отдыхающих девушку лет семнадцати, спросил, не знает ли она Люду Елисееву из Москвы.
Она не знала. Но кто-то в толпе сказал, что Люда на теннисном корте.
Он пошел туда, где слышались тугие удары, и сразу узнал ее. Люда играла в паре с красивым, спортивного склада, светловолосым юношей, и судя по тому, как он подбадривал и страховал ее, самоотверженно кидаясь на каждый трудный мяч, он, видимо, взялся обучать ее.
Лукьянов присел на скамейку, стал наблюдать за ней издали.
Играла она отнюдь не мастерски, но выглядела очень эффектно — стройная, загорелая, в кремовых шортах, в легкой голубой блузке, с волосами, прихваченными такого же цвета лентой. Ощущались в ней природная грациозность и чувство достоинства — даже проигрывая трудный мяч, она выглядела победительницей. Лукьянов всматривался, ища в ней какие-то признаки подавленности или печали, но ничего похожего не было. По ходу игры она перекидывалась со своим партнером восклицаниями: «Беру!», «Молодец!», «Так его!» Наконец они выдохлись. Передали ракетки другой паре, подошли к скамейке, на которой лежали их вещи, стали собираться, видимо, направлялись на пляж.
Лукьянов надеялся, что парень останется здесь, но он и не думал этого делать. Наоборот, взял в одну руку ее сумку и свою, другой рукой бережно поддерживал ее за локоть…
Он подошел к ним.
— Вы Люда Елисеева?
— Да. — Она удивленно смотрела на него.
— Я бы хотел поговорить с вами.
— Мы торопимся на пляж, — сказал парень. — Нельзя ли в другой раз?
Погоди, — она отвела его руку. — Я вас слушаю.
— Это долгий разговор. На ходу не получится.
— Тогда, может, после обеда? Или вечером? Мы действительно торопимся…
— Нет, Люда. Надо сейчас. Я специально приехал из Приморска, чтобы поговорить с вами.
Она вскинула на него быстрый взгляд, и он впервые уловил в ее глазах тревогу.
— Хорошо. Ты иди, Слава, займи место. Я приду позже.
Парень подозрительно оглядел Лукьянова, пожал плечами и зашагал к лифту.
Они пошли по парку, сели на пустую скамью.
— Я приехал, Люда, чтобы поговорить с вами о судьбе вашего друга Димы Новгородцева.
— Я поняла…
— Он в беде, вы знаете?
— Я слышала.
— Он находится под судом, ему грозит заключение в колонию.
Она опять подняла на Лукьянова свои красивые серые глаза. В них не было ни смятения, ни тревоги. Было лишь удивление.
— Но… почему? Ведь говорят, что тот человек сам виноват?
Это нужно подтвердить. Нужны свидетели. Вы ведь были в машине, когда это случилось?
— Нет, я ничего не видела.
Такой же ясный, холодный взгляд.
— Все подтверждают, что вы уехали вместе с Димой.
— Да. А потом вышла.
— Когда?
— Еще до того, как он выехал на шоссе.
— Почему?
— Мы поссорились.
Она сняла с головы ленту, положила ее в кармашек блузки, поправила волосы.
Погодите, Люда, погодите… От дома Новгородцевых до шоссе минут пять езды. Выехали вы в прекрасном настроении, вы даже рукой помахали ребятам. Открыли дверцу и помахали рукой, не так ли?