— Кажется, так.
— Когда же вы успели поссориться? За эти пять минут?
— Да.
— Почему?
— Это неважно.
— Может быть, и важно.
— Это наше личное дело.
— Ну, хорошо, в каком именно месте вы вышли из машины?
Она молчала. Только пожала плечами.
— Припомните, пожалуйста.
— Это тоже важно?
— Да.
— Если не ошибаюсь, перед поворотом.
— То есть, в том месте, где дорога сворачивает в сторону шоссе?
— Да.
— Куда вы пошли потом?
— Пошла бродить.
Лукьянов закурил. Смотрел на нее искоса. Она сидела, покачивая своей точеной смуглой йогой, закинутой за другую ногу, смотрела в сторону.
— Послушайте, Люда, я хотел бы, чтобы вы поняли… От одного вашего слова может зависеть судьба хорошего парня. Я не знаю, какие чувства испытываете вы к нему, может быть, чисто товарищеские, но если даже так, если даже вы поссорились, неужто вам безразлично, что с ним будет?
— Нет…
Он впервые уловил волнение в ее голосе.
— Тогда я прошу вас, будьте со мной предельно искренни, говорите только правду. Почему вы уехали?
— Андрей Михайлович сказал, что так будет лучше для всех.
— Для кого — для всех?
— Для меня, для Димы.
— И вы, ни минуты не раздумывая, уехали?
— Я считала, он лучше знает, что делать.
— Да… Вы часто бывали у Новгородцевых дома?
— Часто.
— Андрей Михайлович хорошо относился к вам?
— Да… Он вообще хороший. Веселый и добрый. Пригласил поехать с ними, а когда это случилось, помог достать путевки сюда.
— Кстати, почему надо было ехать сюда, ведь занятия начались?
— У меня зимой было неважно с легкими, врачи советовали, чтоб я подольше побыла у моря… И Андрей Михайлович советовал…
— Понятно. Ну, что ж… — Он встал. — Желаю вам поправиться, Люда…
— Спасибо.
Она тоже встала. Стояла перед ним, потупившись.
— Вы больше ничего не хотите мне сказать, Люда?
Она покачала головой.
— Жаль… Я так надеялся на вас… — Он вздохнул. — Честно говоря, мне непонятно, как вы можете развлекаться здесь, когда ваш друг попал в беду…
Она быстро глянула на него и тут же опять опустила глаза, но ему показалось, что он увидел в них смятение.
— Но я… я ничего не знаю… Что я могу сделать?
— По крайней мере поддержать его своим присутствием на суде.
— Я поговорю с мамой. Если она разрешит…
—. Когда надо спасать друга, разрешения не спрашивают, Люда!
Он повернулся и пошел, не оглядываясь.
Он уже подходил к выходу из парка, когда услышал, что она бежит следом.
— Подождите! Подождите!
Она стояла перед ним тяжело дыша, с красными пятнами на щеках.
— Я хочу вам что-то сказать…
19
В Москву Лукьянов прилетел из Симферополя двадцать пятого, во второй половине дня. Он рассчитывал прибыть утром, но вылет задержался: была низкая облачность, шел дождь, и Москва не принимала.
Прямо из Внукова он поехал в Институт, где должна была проходить защита, но там все уже кончилось. Он спросил, где может увидеть Новгородцева, ему назвали ресторан, куда все отправились.
Когда он подъехал на такси к площади, уже совсем стемнело, в воздухе стояла водянистая мгла, фонари пробивали ее мутными желтыми пятнами.
Видимо, из-за плохой погоды у входа не было никого, Лукьянов свободно прошел и, раздеваясь в гардеробе, уже определил, что в зале налево, заседает праздничная компания.
На всякий случай спросил метрдотеля, тот подтвердил, хотел провести, но Лукьянов отказался, сказал, что заглянет туда позже, а сейчас попросил указать ему свободный столик в зале направо — ему еще надо встретиться с приятелем.
Очень важный разговор, — сказал он. — Прошу вас, сделайте все, как надо, буду весьма признателен.
Метрдотель понимающе кивнул, усадил его за крайний столик у стены, отошел, и через минуту появилась официантка.
Лукьянов заказал ужин на двоих, горячее, закуски, коньяк. Горячее просил подавать позже, когда скажет, а пока попросил принести коньяк и кофе. Его слегка знобило — то ли от холода, он изрядно продрог, пока ехал, то ли от нервов, от того, что ему предстояло. Он выпил рюмку коньяка, отпил кофе, закурил. Но дрожь не проходила. Посидел немного, прислушиваясь к голосам в соседнем зале. Там произносили тосты.
«Пускай. Пускай выговорятся. И наберутся. Тогда проще будет вызвать его. Да и успокоиться надо, — думал он. — Успокоиться! Успокоиться!», — приказывал он себе, но это плохо получалось.
Наконец он встал, сказал официантке, чтоб не беспокоилась, он на несколько минут выйдет в соседний зал и вернется, спустился по ступенькам и поднялся снова в зал напротив.