— Обязательно.
— Спасибо.
Лукьянов вышел из зала, вернулся за свой столик.
Ждать ему пришлось долго.
Он сидел, курил, и опять, как ночью, в аэропорту, и потом — в самолете, вся его жизнь упрямо и навязчиво проходила перед ним какими-то яркими пятнами: девочка с красной лейкой в руке, золотистые обои в комнате и белый листок устава, приколотый к ним: темная ниша в бомбоубежище, дрожащий язычок пламени над оплывшим огарком свечи и странные тени на шершавой стене: синяя вывеска почты в поселке: узкий, длинный, полутемный коридор штольни: цветное мелькание карт на столе: тусклый блеск кастета на руке Сиплого: желтые листья, медленно плывущие по воде, и глаза Марийки… Глаза Марийки…
Он встряхнулся, вышел на улицу, постоял у входа. Дождь перестал, но туманная мгла висела в воздухе, сквозь нее расплывчатыми пятнами виднелись фонари…
Он вернулся на свое место, хотел уж зайти снова в зал налево, но там послышались дружные аплодисменты, и вслед за тем он увидел Андрея.
Тот вошел раскрасневшийся, возбужденный, окинул быстрым взглядом столики, равнодушно скользнул по лицу Лукьянова и тут же опять перевел глаза в сторону.
Лукьянов встал.
— Здравствуй, Андрей!
Тот обернулся, стал вглядываться в Лукьянова, все еще не узнавая, и вдруг что-то дрогнуло в нем, глаза расширились, краска сошла со щек.
— Не может быть… — проговорил он одними губами.
Все еще не веря, он приблизился, посмотрел сбоку, потом опять прямо в лицо.
— Дима?
— Я, Андрей. Я! Ну чего ты смотришь, как будто привидение увидел?
И тут он, наконец, поверил. Расставил руки, расплылся в широченной улыбке, кинулся обнимать.
Господи, какая встреча! Откуда ты взялся? Почему сидишь тут один? Да знаешь ты, какой день у меня сегодня?
— Все знаю, потому и приехал.
— Вот так подарок! Вот так встреча! Ну, молодец, ну обрадовал. А ну, пошли, пошли, я тебя сейчас всем представлю! Пошли… — Он тащил Лукьянова к двери.
— Погоди, — упирался Лукьянов. — Успокойся. Нам поговорить надо.
Потом поговорим, дома, всю ночь говорить будем, а сейчас пошли туда, это надо же — в такой день!..
— Сначала поговорим здесь! — сказал Лукьянов. — Потом, если захочешь, пойдем туда. Садись! — он выдвинул стул. — Ну, садись, чего смотришь?
Что-то в тоне Лукьянова, видимо, насторожило его. Он нахмурился.
— Ты что?
Лукьянов, не отвечая, налил коньяк ему и себе.
— Ну, давай, за встречу!
Андрей сел, все так же настороженно, не спуская глаз с Лукьянова.
— Ну, что ж ты! — сказал Лукьянов. — Я вот тут сидел, вспоминал… Давай, за встречу, за наше детство… Бомбоубежище помнишь?
— Бомбоубежище? Да, конечно, — глаза его потеплели.
— Клятву нашу помнишь? Как ты сказал тогда? — Лукьянов в упор смотрел на него. — Кто предаст друга, тот трус и подлец. Хорошо сказал. Ты всегда умел хорошо говорить!
— Даже слова запомнил?
— Запомнил, Андрей. Вот за них выпьем.
Он чокнулся с рюмкой Андрея, стоявшей на столе, и выпил залпом.
Андрей приподнял свою, пригубил ее.
— А коммуну помнишь? — сказал Лукьянов. — Устав, который висел на стене?
— Господи, — усмехнулся Андрей, — ну и дураки мы были!
— Дураки? Может быть… Выпьем за дураков!
Лукьянов долил ему и себе.
— Что-то я не пойму… — глаза Андрея беспокойно забегали. — Столько лет не виделись, приехал в такой день и как-то странно себя ведешь…
— Сейчас поймешь. Я из Приморска приехал — ты понял?
— Из Приморска? Ну и что?
— Тебе это ничего не говорит?
— Ты о чем? Об этой истории, в которую попал Дима?
— Да, об этой истории.
— Нашел, о чем говорить сейчас. — Он на мгновение потускнел, досадливо поморщился, но тут же опять принял прежний вид. — Я это все уже уладил, говорил тут с нужными людьми, все подтвердили — ничего не будет, раз тот пьяный сам выскочил на дорогу. Так что кончим этот разговор — и пошли, там люди ждут.
Он хотел встать.
— Погоди! Я видел Диму два дня назад, парень в подавленном состоянии, считает себя во всем виновным, дело передано в суд, а ты уехал, бросил его в такую минуту…
— Что ж я мог сделать? Ты же видишь — не переносить же защиту! Сейчас я освободился, могу заняться. А что он посидит немного — не беда. Пусть посидит. Не делал бы глупостей, ничего не случилось бы!
— Он полностью взял вину на себя, — медленно сказал Лукьянов, глядя Андрею прямо в глаза. — Тебе известно это?
— Известно. И правильно сделал — сам во всем виноват. Но я что-то не пойму… — Лицо его стало жестким, взгляд колючим. — Ты-то почему о нем так беспокоишься? Мой ведь он, кажется, сын, а не твой?