– Позаботьтесь о них.
А сам снова скрылся в здании, несмотря на протесты толпы.
Войдя в сопровождении двоих бряцающих оружием стражников во внутренние помещения храма, Энтрери невольно вспомнил годы своей службы коварному паше Басадони в Калимпорте. Только там ему довелось видеть такое обилие золотой и серебряной парчи, безделиц, сделанных из платины, шпалер, вытканных лучшими мастерами. Больше нигде не встречал он столько богатств, собранных в одном месте. Каждая из великолепных картин или статуй стоила столько, сколько половина собравшихся на площади не могли бы иметь за всю жизнь, даже сообща. Правда, роскошное убранство ничуть не удивляло убийцу.
Все это так знакомо: богатство всегда поднимается вверх и оседает в руках у немногих. Так уж устроен мир, поражаться нечему, только где-то наживаются с помощью угроз и расправ, как, например, паши Калимпорта, а где-то обманом, как местные жрецы. Ему бы и дела до этого не было, если бы…
Если бы небольшая частичка баснословного богатства этих служителей, кому-то стоившая слез, пота и крови, не была похищена у его матери. А сама она теперь забыта, лежит в земле под безымянным камнем, и утес заслоняет ее, чтобы кладбище для неимущих лишний раз не мозолило глаза горожанам.
Он оглянулся на своих стражей. Наверное, сегодня его последний день.
Что ж, быть посему.
Они вошли в большой зал, где два ряда колонн, покрытых сусальным золотом, поддерживали вознесенный на сорок футов потолок. Между ними лежала длинная красная ковровая дорожка, по краям которой выстроились церковные стражи в блестящих латах, вооруженные огромными алебардами с привязанными к ним лентами с символами Селуны и ее первосвященника.
В другом конце зала, шагах в тридцати, у начала дорожки стоял трон из полированного дерева с мягкими подлокотниками из красно-белой ткани, в котором восседал первосвященный Айночек, благословенный провозвестник Селуны. На нем было пышное одеяние, расшитое золотом, а на голове сверкал венец с необыкновенно красивыми камнями. Ему действительно было около шестидесяти на вид, хотя глаза еще не утратили острого блеска и тело оставалось крепким. Энтрери даже показалось, что в лице присутствует отдаленное сходство с ним, но он быстро отмел эту неприятную мысль.
Перед троном стояли еще трое жрецов, все они с интересом наблюдали за приближением человека с полным кошелем золота.
Энтрери почти физически чувствовал тяжесть их взглядов, читал подозрение на их лицах, и на мгновение ему показалось, что его раскрыли, что они уже знают, зачем он пришел. Он даже чуть было не поднял руку, чтобы проверить, не видна ли под его темными волосами проволока, но тут же опомнился и даже ухмыльнулся: он теперь не тот, что когда-то, сын нищенки остался в далеком прошлом.
– Я хочу купить индульгенцию, - заявил он.
– Благочестивый Гозитек предупредил нас, - подтвердил один из стоящих перед троном клириков, но Энтрери жестом прервал его.
– Я пришел купить индульгенцию, - повторил он, в упор глядя на первосвященного.
Жрецы переглянулись.
– Нам сообщили, - промолвил Айночек. - И поэтому мы пригласили тебя сюда, куда, кроме служителей, не допускают почти никого. С тобой говорю я, первосвященник Айночек, как ты и хотел. - Он показал рукой на мешочек с золотом. - Благочинный Тайр запишет имя человека, за которого нужно помолиться.
– Ты лично будешь молиться за нее?
– Мне сказали, что нужно особенное отпущение, значит, так и будет. Прошу тебя оставить плату и назвать имя. И ступай себе с миром, зная, что благословенный провозвестник Селуны молится за эту женщину.
Энтрери покачал головой, прижимая к груди мешок с деньгами:
– Это еще не все.
– Не все?
– Ее зовут… звали Шанали, - произнес убийца, пристально вглядываясь в Айночека, надеясь уловить хоть какой-то намек на то, что он ее помнит.
Но в лице жреца ничто не изменилось. Если даже имя и было ему знакомо, то виду он не подал, и Энтрери мысленно выругал себя за дурацкую надежду: ведь прошло уже тридцать лет. Да и с чего он взял, что жрец вообще интересовался, как зовут женщин, которыми пользовался? К тому же их наверняка было столько, что всех имен он все равно не запомнил бы, - похоже, старуха говорила чистую правду.
– Это моя мать, - добавил Энтрери.
Жрецы смотрели на него без всякого интереса, в их глазах читалась скука.
– И она умерла? - спросил Айночек. - Моя мать тоже, знаешь ли. Никуда от этого не…
– Она умерла тридцать лет назад, - перебил его Энтрери.
Первосвященник грозно поглядел на него, а остальные жрецы и стражники затаили дыхание - никто еще не осмеливался прерывать речь самого провозвестника.
Но Энтрери не смутился:
– Она была совсем молоденькой - почти в два раза моложе меня.
– Много времени прошло, - согласился Айночек.
– Я долго путешествовал. Так ты знаешь это имя - Шанали?
– А должен? - спросил Айночек, недоуменно переглянувшись с другими служителями.
– Мне говорили, многие жрецы Дома Защитника ее знали.