Милли Кэмпбелл сбросила туфли и устроилась среди диванных подушек, подобрав под себя ноги; ее запрокинутое лицо лучилось добродушной улыбкой, говорившей: возможно, я не первая красавица на свете, зато мила, резва и весела.
Фрэнк сел рядом с диваном на пол, и его согнутые ноги оказались вровень с его головой. Взгляд его уже светился готовностью к беседе, а тонкие губы насмешливо вытянулись трубочкой, словно во рту он катал горьковатый леденец.
Здоровяк Шеп, надежный буфер компании, широко расставил толстые ноги и узловатыми пальцами ослабил галстук, приготовившись к взрывам смеха.
Последней умостилась Эйприл; ее элегантно небрежная поза – голова откинута на спинку парусинового складного кресла – позволяла грустно пускать в потолок благородные кольца табачного дыма. Все были готовы.
К всеобщему радостному удивлению, с деликатной темой спектакля разделались быстро. Обсуждение ограничилось коротким обменом репликами, усмешками и неодобрительным покачиванием головы. Милли уверяла, что второй спектакль прошел гораздо лучше:
– По крайней мере, публика была более… благожелательной, что ли. Как ты считаешь, милый?
Лично он чертовски рад, что вся эта бодяга закончилась, ответил Шеп, и обеспокоенные взгляды обратились на Эйприл, которая улыбкой сняла неловкость:
– Родилось присловье: «Все равно это классная потеха». Просто ужас, как часто вчера оно звучало. Я его слышала, наверное, раз пятьдесят.
Через минуту разговор перескочил на детские хвори (старший сын Кэмпбеллов не добирал веса, и Милли боялась, что у него скрытое заболевание крови, но Шеп говорил, что недуг, каким бы он ни был, не ослабил парню бросок), потом все согласились, что начальная школа прекрасно справляется со своей задачей, если учесть реакционность оседлавшего ее правления, а затем обсудили непостижимо высокие цены в супермаркете. И лишь во время пространного доклада Милли о бараньих отбивных в комнате возник почти осязаемый дискомфорт. Собеседники ерзали и старательно заполняли неловкие паузы любезностями об освежающем воздействии напитков, но все избегали смотреть друг другу в глаза, изо всех сил стараясь уйти от тревожного неоспоримого факта, что говорить-то не о чем. Прежде такого не случалось.
Два года и даже год назад подобная ситуация была немыслима, ибо всегда оставалась тема непотребного состояния нации. «Как вам нравится это дело Оппенгеймера[9]?» – спрашивал кто-нибудь, и все остальные с революционным рвением жаждали получить слово. После второго или третьего стакана и обсуждения темы сенатора Маккарти[10], раковой опухоли в теле Соединенных Штатов, они чувствовали себя малочисленным, но готовым к бою интеллектуальным подпольем. Кто-нибудь вслух зачитывал вырезки из «Обсервера» или «Манчестер гардиан», остальные уважительно кивали; тоскливый вздох Фрэнка: «Господи, если б мы уехали в Европу, когда была такая возможность!» – немедленно вызывал общее желание эмигрировать: «Давайте все уедем!» (Однажды дело дошло до конкретного подсчета, во что обойдутся проезд пароходом, жилье и обучение детей, но после отрезвляющего кофе Шеп поделился вычитанными сведениями: за границей трудно получить работу.)
Когда политика надоедала, оставались мимолетные, но чрезвычайно увлекательные темы: «Соглашательство», «Провинция», «Мэдисон-авеню[11]», «Нынешнее американское общество».
– Вы знаете нашего соседа Дональдсона? – начинал Шеп. – Ну того, что вечно трещит электрокосилкой и треплется о жестокой конкуренции и ненавязчивой рекламе? Знаете, как он назвал свой мангал?
Далее шла история о жуткой провинциальной тупости, и все помирали со смеху.
– Не верю! – покатывалась Эйприл. – Неужели и вправду они так изъясняются?
Фрэнк развивал тему:
– Все было бы не так страшно, если б не было так типично. Речь не только о Дональдсонах, здесь и Креймеры, и… эти, как их… Уингейты, и миллионы других, и все идиоты, с кем я каждый день езжу в поезде. Это зараза. Никто не думает, не чувствует, всем на все наплевать, ничто никого не волнует, никто ни во что не верит, кроме своей удобной скотской заурядности.
Милли Кэмпбелл от удовольствия ежилась:
– Как это верно! Правда, милый?
Все радостно соглашались, подразумевая, что лишь они четверо еще мучительно живы в этой одурманенной и умирающей культуре. Именно в условиях этого противостояния робким ответом на их одиночество впервые возникла тема «Лауреатов». Новость принесла Милли: по ту сторону Холма она встретила каких-то знакомых, которые пытаются создать театр. Если б удалось пробудить общественный интерес, они пригласили бы нью-йоркского режиссера, чтобы ставить серьезные пьесы. «До этого вряд ли дойдет, – сказала Милли и смущенно прибавила: – Но все-таки забавно, нет?» Поначалу Эйприл была категорична: «Господи, да знаю я эти любительские шарашки! Будет дама с синими волосами и деревянными бусами, раз видевшая Макса Рейнхардта[12], пара-тройка голубоватых юношей и полдюжины прыщавых девиц». Но потом в местной газете пару раз мелькнуло заманчивое объявление: «Приглашаем актеров…», а затем на вечеринке, которая иначе была бы скучной, Уилеры встретили тех энтузиастов и должны были признать, что все это, по выражению Эйприл, «без дураков». В рождественские праздники увидев режиссера, они согласились, что тот выглядит человеком, который знает, что делает, а уже через месяц все четверо были ярыми участниками предприятия. Даже Фрэнк, который не стал пробоваться на роль («Актер из меня паршивый!»), но сочинил и размножил в своей конторе рекламные листовки; он же весьма оптимистично говорил о социальных и философских перспективах всей этой затеи. Если удастся создать по-настоящему хороший и серьезный театр, это станет шагом в верном направлении, ведь так? Конечно, вряд ли получится растормошить Дональдсонов, да это и не нужно, но, по крайней мере, можно этих самых Дональдсонов притормозить и показать им, что есть другая жизнь – без ежедневного поезда, Республиканской партии и «мандала». В любом случае мы только выиграем.
9
Оппенгеймер, Роберт (1904–1967) – выдающийся американский физик, получивший прозвище «отец атомной бомбы»; выступал за международный контроль над атомной энергией и против создания водородной бомбы. В 1953 г. попал под подозрение комиссии Маккарти и был обвинен в государственной измене и сотрудничестве с коммунистами.
10
Маккарти, Джозеф (1908–1957) – политический деятель, сенатор. В 1952 г. возглавил кампанию по изобличению «подрывных элементов», в результате которой многие известные деятели потеряли работу. «Эпоха маккартизма» осталась в истории США периодом торжества мракобесия и подозрительности, отката от демократических ценностей.
12
Макс Рейнхардт (наст. фамилия Гольдман, 1873–1943) – немецкий актер и режиссер, экспериментатор в области театральной формы, новых выразительных средств; в 1933 г. эмигрировал из Германии, умер в США.