Едва держась на ногах, я бросаюсь к Хадли. Он сжимает меня в объятиях — мое лицо у него на груди — и шепчет мне в макушку слова, которых я не слышу.
— Отпусти ее, ублюдок! — велит отец. Сэм кладет руку ему на плечо, но отец ее стряхивает и вопит: — Отпусти мою дочь!
— Отдай ее нам, Хадли, — негромко просит Сэм.
— Мистер… — говорит егерь, и это первое слово, которое я слышу отчетливо.
— Нет, — шепчу я Хадли.
Он опускается на колени и обхватывает мое лицо руками.
— Не плачь. Когда плачешь, ты похожа на луковицу, а твой нос становится таким длинным…
Я поднимаю глаза.
— Так-то лучше. Я же обещал, что приеду за тобой, помнишь? А отец проделал долгий путь, чтобы с тобой повидаться. Поезжай домой.
Его голос обрывается, он тяжело сглатывает. Я провожу пальцем по его шее.
— Тебе нужно показаться врачу. Возвращайся к Сэму, поправляйся, а я приеду за тобой. Как я и обещал, мы все решим. Поезжай с ними.
— Отдай ее нам, — снова просит Сэм.
Я уверена, что если спущусь с этой горы без Хадли, то больше его не увижу.
— Не могу, — отвечаю я.
И это правда. Он остался единственным, кто меня любит. Я обхватываю Хадли за талию и прижимаюсь к нему.
— Ты должна вернуться с ними, — нежно уговаривает он. — Разве ты хочешь меня огорчить? Хочешь?
— Нет, — отвечаю я, цепляясь за него.
— Ребекка, поезжай, — повторяет Хадли уже громче. Он берет меня за руки.
— Не поеду.
Слезы бегут у меня по лицу, из носа течет, но мне наплевать. «Не поеду», — говорю я себе. Не поеду.
Хадли смотрит на небо и вдруг отталкивает меня от себя. Он толкает меня так сильно, что я отлетаю на метр на камни, прямо в грязь. Он толкает так сильно, что, когда меня не оказывается рядом, теряет равновесие.
Я пытаюсь схватить его, но лежу слишком далеко. Я ловлю воздух, а он падает со скалы.
Он падает так медленно, делает кульбиты, как акробат-новичок… Я слышу шум реки, который слышала прошлой ночью до того, как в моей руке забилось его сердце. Едва слышный, как дыхание. Я слышу, как он ударяется о камни и бегущую внизу реку.
После этого все, что накопилось у меня внутри, рассыпается. Это нельзя выразить словами. Это аккорд, который раздается, когда нож пронзает твою душу. И только теперь, сраженные этим звуком, все прислушиваются ко мне.
17
Оливер
Почему-то именно в Кэфри, штат Аризона, у меня заканчивается бензин, и приходится, изнемогая от зноя, почти километр идти пешком до ближайшей заправочной станции. Это не семейная станция, как я ожидаю, а приличное заведение фирмы «Тексако» из металла и хрома. На заправке только один оператор.
— Здравствуйте, — приветствует он, когда я подхожу.
Он не поднимает на меня глаза, поэтому у меня есть возможность рассмотреть его первым. У него длинные каштановые волосы и уродливые прыщи; я дал бы ему лет семнадцать.
— Вы не местный.
— Правда? Как вы догадались? — язвительнее, чем требовалось, говорю я.
Парень смеется в нос и пожимает плечами. Похоже, он на самом деле раздумывает, что же ответить на мой риторический вопрос.
— Я всех здесь знаю.
— Как вы проницательны, — улыбаюсь я.
— Проницателен, — повторяет он, примеривая слово на язык.
Как будто вспомнив свои обязанности, он вскакивает с сорокалитровой канистры, на которой сидел, и интересуется, чем может мне помочь.
— Налей-ка бензинчика, — прошу я. — Моя машина недалеко отсюда.
Он сосредоточивает свое внимание на моей канистре — подарке от банка, где у нас с Джейн открыты счета. Он называется «Марин Мидлэнд Бэнк», логотип у банка — нарисованный обтекаемый водой кит, и мы выбрали именно этот банк по велению сердца.
— Вот так так! — восклицает парень. — Я уже видел такие.
— Канистры? Еще бы.
— Нет, канистры с китом. Вот с такой картинкой. Вчера здесь такую заправляли. Одна дамочка заправляла машину, а когда узнала, что мы принимаем кредитные карточки, то попросила наполнить и пустую канистру.
«Джейн, — смекаю я. — У нее есть такая канистра». На второй год нашего сотрудничества с «Мидлэнд» мы выбрали еще одну канистру. Отличный тостер у нас уже был.
— А как выглядела эта женщина? — Я чувствую, как начинает гореть шея, а волосы на затылке встают дыбом. — Она была одна?
— Черт, не знаю. Передо мной за день проходит миллион человек. — Он смотрит на меня, и, к своему полнейшему изумлению, я узнаю этот взгляд, в котором сквозит сожаление. — Одно могу сказать: они тоже были не местные.
Я хватаю его за ворот рубашки и прижимаю к цистерне с дизельным топливом.
— Послушай меня, — говорю я, отчетливо произнося слова. — Я ищу свою жену, и это, возможно, была именно она. А теперь напряги мозги и попытайся вспомнить, как она выглядела. Постарайся вспомнить, была ли с ней девочка. Не спрашивал ли ты у них, куда они едут.
— Хорошо, хорошо, — отвечает парень, отталкивая меня, и неспешно обходит островок самообслуживания. — Мне кажется, у нее были темные волосы, — говорит он, глядя на мое лицо, чтобы понять, правильно ли отвечает. Потом хлопает себя по бедрам. — Девочка была очень хорошенькая. Настоящая красотка! Блондинка с упругой маленькой задницей. Она попросила ключи от туалета, — он смеется, — а я ответил, что дам ей ключи даже от своего дома, если она будет ждать меня там после работы.
Это лучшая новость из тех, что я услышал за последние часы. Ни в чем нельзя быть уверенным с таким общим описанием, но в данной ситуации даже намек на то, что ее могли видеть, — лучше, чем ничего.
— А куда они поехали? — спрашиваю я насколько возможно спокойно в сложившихся обстоятельствах.
— По шоссе семнадцать, — отвечает он. — Они спрашивали, как добраться до шоссе семнадцать. Наверное, они направились к каньону.
Конечно же, они поехали к Большому каньону. Джейн же ехала с Ребеккой, а дочка захочет увидеть по пути как можно больше достопримечательностей. Этот аспект я не учел.
— Спасибо, — благодарю я парня. — Ты обрадовал меня.
Паренек усмехается. Ему необходимо носить брекеты.
— Доллар двадцать пять, — объявляет он. — Черт! За счет заведения.
Я убегаю с заправки, забыв поблагодарить парня. На обратном пути я не замечаю ни жары, ни расстояния. Большой каньон. Я заправляю машину и завожу двигатель, представляя себе это сочетание Джейн, Ребекки и величественных красных стен, вырезанных рекой Колорадо.
18
Сэм
По моему мнению, если пустить дело на самотек — хорошего не жди. Дикорастущие яблони вдоль берегов ручьев чаще поражены тлёй. Я не хочу сказать, что невозможно вырастить совершенное яблоко без химикатов, но утверждаю, что это очень нелегко.
Чтобы не слишком часто опрыскивать яблони, я развожу в саду овец. Не знаю, я никогда не одобрял идею с пестицидами. Гутион, триодан, дайлдин, элджетол — все звучит странно, верно? Однако я нахожусь в рамках системы — и поскольку я выращиваю яблоки на продажу, обязан выращивать фрукты, которые выдерживали бы конкуренцию с продукцией других садов, в противном случае супермаркеты не станут ее покупать. Поэтому я стараюсь использовать менее токсичные удобрения: додин вместо паратиона, чтобы уберечь яблони от парши и ложномучнистой росы; гутионом я опрыскивал лишь однажды — и в результате рисковал получить антракоз при хранении яблок. Я совершенно не использую пестициды, на которых стоит обозначение 2,4 Д — терпеть не могу, когда у чего-то нет настоящего названия, — именно поэтому я развожу овец. Они едят траву, тем самым, как газонокосилки, уничтожая сорняки вокруг деревьев, поэтому химикаты мне ни к чему. Но, несмотря на то что это претит мне, я опрыскиваю деревья, огороженные для супермаркета, N-ацетиласпартатом и этрелем, прежде чем собирать урожай, потому что, откровенно говоря, если мои яблоки будут не такими красными и сочными, как у остальных, я разорюсь.
Джоли в сарае перемешивает триодан: пришло время опрыскивать деревья от шерстистой тли, никто не захочет есть яблоки с червяками. Он первый, кого я встречаю с той поры, как провел ночь с Джоелен, и я рад, что это он, а не Хадли. Джоли хороший парень; он понимает, когда человеку нужно побыть одному.