– Нет! – вопит Амира из укрытия. – Прекрати, не тронь ее!
– Ты не пройдешь, Гроза джиннов, – говорит он.
– Так ты обо мне слышал.
Мой полуторник валяется на песке в нескольких метрах. Я не поднимаю руки, но вытягиваю ладонь, мысленно взывая к клинку. Словно к потерянной части себя. Я есть я, но я есть и клинок тоже, и оба аспекта стремятся воссоединиться.
Джинн поднимает нацеленный мне в сердце шип:
– Молва о твоей жестокости разошлась далеко. И о смерти разойдется.
– Однажды, – цежу я сквозь зубы. – Ведь всему живому надлежит умереть.
Меч сдвигается, медленно переворачиваясь, рукоять отрывается от песка. Я вскидываю руку. Меч, пролетев по воздуху, прыгает мне в ладонь.
– Но не сегодня.
Рычащий джинн бьет шипом. Уворачиваюсь и вонзаю сверкающий клинок ему в грудь. Джинн кричит, оседает срезанной шелковой занавесью, истлевает кучкой пепла. Ветер перестает выть, песок и камешки осыпают меня дождем-дымкой. Я обращаю меч кинжалом и возвращаю в ножны.
Падаю на четвереньки, и ко мне подбегает Амира:
– Никогда не видела ничего столь потрясающего! Если бы не ты, я бы уже погибла.
По моему лицу льется пот, капает на песок меж пальцами, собираясь крошечными лужицами. К нему примешиваются алая капля, затем другая. Амира целует меня в лоб, обнимая так крепло, что сердце вот-вот выскочит наружу через рот. Я не жалуюсь, сестра первые за долгие месяцы проявила ко мне столько чувств.
– Ну точно Гроза джиннов! Даже этот знал, кто ты такая. Ранена?
Амира смахивает каштановые пряди, выбившиеся из моей косы, затем осматривает меня, как целительница, поджав губы и нахмурив брови, заглядывает в гудящие уши, затем в окровавленный нос.
– Я в порядке.
Стягиваю с руки перчатку. Кожа уже пошла волдырями.
Амира коротко вдыхает:
– Выглядит жутко. Сейчас.
Она достает из сумки флягу и льет на воспаленную кожу воду. Я морщусь, но благодарно жду, когда сестра закончит.
– Спасибо, – бормочу я.
Амира принимается стирать с моего лица кровь шарфом, пытаясь поймать мой взгляд.
– Как думаешь, почему Раад сюда примчался? И как вошел, что на него не напали эти твари?
Я поднимаюсь на ноги.
– Не знаю, но хочу выяснить.
Мы ныряем в арку, во внутренний двор. Раад все стоит у пруда, наблюдая, как Амира утыкается носом в открытую чашу почтовой башенки. Сестра отшатывается.
– Я чуяла эту смесь благовоний раньше… в комнате Афира. Я же не ошиблась?
Мимолетный вдох – и я готова подтвердить ее подозрения.
– Не ошиблась, – бормочу я, наклонившись, чтобы изучить сгоревшие угли у подножья башенки.
– И смотри, смотри.
Обнаружив неподалеку от башенки стул, Амира подбирает что-то из груды на песке рядом с ним. Я узнаю блеклые завитки в ладони сестры – древесная стружка. Неужели мне не чудится? В свободное время Афир часто вырезал фигурки, а потом дарил их нам по особым случаям. Дома у меня есть одна, маленький лев, совсем как живой, и я засунула его в нижний ящик своего комода, потому что мне невыносимо на него смотреть. Даже отдыхая, Афир занимался каким-нибудь делом. Сидел на задней веранде по вечерам и вытесывал зверя, которого увидел на вылазке. Вьющиеся пряди падали на глаза, пальцы ловко управлялись с резцом, брат с любовью вкладывал в творение всю душу. За несколько месяцев до исчезновения он много раз ненадолго выбирался на охоту. Или, может, это был всего лишь предлог, чтобы скрыть визиты сюда?
Перевожу взгляд со стула на башенку и обратно, вызывая в мыслях образ брата.
– Он сидел здесь и вырезал фигурки в ожидании почтового сокола…
– Но что мешало ему это делать в Калии?
– Вероятно, не хотел, чтобы кто-нибудь узнал про письма. – Я направляюсь к серебряному фонарю, что стоит на песке у главной арки.
Позади меня Амира треплет гриву Раада:
– Ты нас привел сюда, правда? Эй, Имани, что ты делаешь?
– У тебя там в сумке не найдется трутницы?
Амира подбегает, вкладывает мне в ладонь коробочку, бросает взгляд через мое плечо на вход.
– Ты правда думаешь, Афир туда отправился?
Я зажигаю фонарь от спички, поднимаю его над головой.
– Узнать наверняка можно лишь одним путем.
Мы ступаем в широкий коридор. Свет струится по сводчатому потолку, открывая узоры финиковых пальм и пучков тростника. На стенах выгравированы выцветшие пейзажи Сахира: луга, горы, море дюн. Коридор ведет в зал, но его потолок и стены окутаны тьмой, создавая ощущение, будто мы оказались в непостижимо большом пространстве. Каменные плиты у ног усеяны обломками разбитых колонн. Я осторожно пробираюсь между ними, осматривая тот малый пятачок, что освещает фонарь.