Там, в двух шагах от сердца моего,
Харчевня есть — «Сиреневая ветка».
Туда прохожие заглядывают редко,
А чаще не бывает никого.
Туда я прихожу для необычных встреч.
За столик мы, два призрака, садимся,
Беззвучную ведем друг с другом речь,
Не поднимая глаз, глядим, не наглядимся.
Галлюцинации ли то, иль просто тени,
Видения, возникшие в дыму
И жив ли ты, иль умер, — не пойму…
А за окном наркоз ночной сирени
Потворствует свиданью моему.
1 ноября 1960
«Из бесформенной хляби доносится вдруг…»
Из бесформенной хляби доносится вдруг:
«Вас приветствует старый, давнишний друг.
Может, вспомните дачу на взморье под Ригой,
Вы разучивали в то лето Грига.
И особенно нравилась Вам когда-то
В ми миноре стремительная соната».
Этот голос врасплох. И в ответ я молчу.
Осторожная память погасила свечу,
И на ночь стало все в этом мире похоже.
И откуда тот голос — неведомо тоже.
25 ноября 1960
«Хамелеоны пестрых слов…»
Хамелеоны пестрых слов,
Коварство их и многоличье…
Спасай меня, косноязычье!
Дай рык звериный, горло птичье,
Заблудшего оленя рев!
Они правдивей во сто крат
И во сто крат красноречивей,
Когда поют с природой в лад,
Когда в бесхитростном порыве
О бытии своем вопят.
Будь как они! Завидуй им,
Они одни чисты, как пламя,
О чем не ведают и сами,
А мы лукавим, мы мудрим,
И между слов змеей скользим,
И ускользаем за словами.
«Я с собой в дорогу дальнюю…»
Я с собой в дорогу дальнюю
Ничего не уношу.
Я в неделю поминальную
Поминанья не прошу.
И оставлю я на память вам
Все, чего не нажила,
Потому что в мире скаредном
Расточительной была.
И того лишь между прочими
Я наследным нареку,
Кто по дальней моей вотчине
Унаследует тоску.
1958–1959
«Мне не спится и не рифмуется…»
Мне не спится и не рифмуется,
И ни сну, ни стихам не умею помочь.
За окном уж с зарею целуется
Полуночница — белая ночь.
Все разумного быта сторонники
На меня уж махнули рукой
За режим несуразный такой,
Но в стакане, там, на подоконнике,
Отгоняя и сон и покой,
Пахнет счастьем белый левкой.
Лето 1961
«Где-то там, вероятно, в пределах иных…»
Где-то там, вероятно, в пределах иных,
Мертвых больше, чем нас, живых,
И от них никуда не уйти.
Все равно, будем мы во плоти
Или станем тенями без плоти,
Но живущим и жившим — нам всем по пути,
И мы все — на едином учете,
И цари, и плебеи, и триумвират,
И полки безымянно погибших солдат,
И Гомер, и Пракситель, и старец Сократ —
Все посмертно в единый становятся ряд.
Рядом тени-пигмеи и тени-громады,
Величавые тени героев Эллады,
Сохраняющие в веках
Не один только пепел и прах,
Но и мудрость, и мрамор, и стих Илиады.
1961
«С вьюгой северной обрученная…»
С вьюгой северной обрученная,
Приднестровских не знала я стран,
Потому за могилу Назона я
Приняла этот скифский курган,
Эти маки степные, что, рдея,
В карауле стоят до сих пор,
Перед мертвыми благоговея,
О бессмертных ведя разговор.
И пока ястребиный дозор
Над курганом, кружа, пилотирует,
Слышу я нарастающий хор, —
То гекзаметры ветер скандирует,
Унося их с собой на простор.
1961
«От этих пальцев, в горстку сложенных…»
От этих пальцев, в горстку сложенных
На успокоенной груди,
Не отрывай ты глаз встревоженных,
Дивись, безмолвствуя, гляди:
С каким смиреньем руку впадиной
Прикрыла грешная ладонь.
Ведь и ее обжег огонь,
Когда-то у богов украденный.