В голове путались даты и лица, события плавали, будто в тумане, менялись местами, и сказать, что было сном, а что случилось в реальности, он с уверенностью не мог. Бился, соединял обрывочные картинки в цепочку, решал, что вот она, правда, но через миг уже начинал сомневаться — а правда ли? А потом и вовсе согласился с Юлей: да, не важно.
Все они плохо помнили первые дни и забывали прошлую жизнь, младшие — быстрее, старших это больше тревожило. Грен Лусар твердил, что это нормально, особенность психики, грен Иртен ему поддакивал, ссылаясь на старые фолианты.
Они были не первыми, кто пришел в этот мир из другого. Сейчас это казалось сказками даже местным, но до Последней Войны Магов иномиряне хоть и были редкостью, но иногда появлялись. С помощью порталов, стационарных или временных, или ритуалов призыва, которые буквально выдирали человека из его мира и впихивали в этот. Но после войны случился массовый прорыв иных тварей, и с тех пор ко всем иным относились с подозрением.
Ритуалы призыва и схемы строения порталов были утеряны, но… видимо, не все. Как-то же смогли торийские маги выдернуть их сюда. Сделать то, что считалось невозможным из-за измененной магической среды и слабости нынешних магов, ведь старые заклинания были рассчитаны на других одаренных. Более способных и сильных.
То, что сделали торийцы, было чудом. И еще одним чудом было то, что многие ребята выжили при переходе, особенно те, кто дара не имел. Важным условием, залогом выживаемости, была сила — тела, духа, резерва. Слишком юные или зрелые, больные, слабые — все остались там, в пыльном мареве перехода. Сколько их было, не сказал бы никто.
Много.
Больше, чем тех, кто прошел.
А они — сильные. Им здесь жить.
Маги твердили это раз за разом, каждому по отдельности и собирая их в группы. Порой это походило на массовый гипноз. Взгляд грена Лусара, его бархатный голос пленяли и заставляли смотреть и слушать, и верить в него, словно в местного бога. Но мысль о промывке мозгов не пугала. Максу, честно, было плевать. Как и Юле.
В мага хотелось верить.
Он спас их от рук торийцев. О том, что было бы, если б не спас, даже думать не хотелось — слишком страшны были истории о магах, лишенных доступа к силе, с даром, запечатанным клеймом Тория.
Он одел их и обул, приютил, начал учить. Наобещал… всякое обещал. Особенно тем, у кого есть способности. Таких оказалось немало, и Макс в их числе. Сила бурлила в нем, она была во всем вокруг, золотистыми росчерками опутывая мир, где-то гуще, где-то едва. И то, что здесь называли даром, позволяло силой этой управлять. Как — он не знал, но знал, что научится.
Не имеет права не научиться.
Едва ли не впервые в жизни перед парнем открылись столь интересные перспективы. Уважение и почет, деньги и земли. Власть. Да, магов не все любили — зато ценили, ненавидели и боялись. И презирать их никто не смел. И Макса это устраивало.
А еще мир этот их исцелил. Кому-то, как Олегу, не хватало малости — здорового желудка, другим, вроде Павла, досталось нечто более ценное — хорошее зрение. Что случилось там, во время перехода, в этом песке и пыли, никто толком не понимал, даже сами маги, но это «что-то» изменило их, сделав тела чуточку более… совершенными. Такими, какими они должны быть.
И сердце Макса уже не беспокоило. Он понял это по удивительной легкости, которую не испытывал, кажется, никогда. И страх перетрудиться, чересчур утомить слабое тело подержался недельку, да и пропал. Как не бывало его, страха этого.
Кому как, а Максу обратно не хотелось. И не только ему.
«Пути назад нет. Вам здесь жить»
И они старательно обживались.
Обитать в общей комнате поначалу было весьма неуютно. Десять парней от восьми до двадцати шести лет — та еще компания, да в отсутствие горячего душа… но привык, куда деваться. А еще взгляд в спальне то и дело возвращался к занавесям у постелей девчонок, но и тут Макс усмирил себя.
Порой, особенно по утрам, в постели, казалось, что все это — сон, какие-то глупые декорации… но мелочи, которые не за чем, да и некому придумывать, убеждали в обратном. Амулеты с непривычными рунами и статуэтка Сокьяры, покровительницы здешних земель, у дома эрла. То, как раскатывал на другом языке тэн Рейнар имя Виктора и сам язык этот, джерр, не похожий ни на что, и, в то же время, удивительно понятный. Простая утварь, резные кубки, грязь под ногтями, грубые шрамы, баня по-черному, песни и ритуалы, ножи на поясе, покорность во взглядах тир и матери, рисующие детям на лбу невидимые знаки — разделенный круг, меч, трезубец…
Этот мир, странный, резкий и грубый, был удивительно живым и настоящим.