— Выглядит весьма скверно, — тихо сказал папа. — Взрывная декомпрессия. — Между стеной и дверью был зазор шириной в палец. Дверь удерживалась не давлением воздуха — она была заклинена.
— Пегги! — крикнул папа. — Пегги, девочка, ответь нам!
Молчание.
— Посвети, Билл, и отойди в сторону, — он отступил назад, потом ударил плечом в дверь. Она немного поддалась, но не открылась. Он еще раз ударил ее. Она рухнула внутрь, и Джордж упал на нее. Он мгновенно вскочил. а я посветил ему фонариком.
Пегги наполовину сползла с кровати, словно она пыталась встать. Голова ее свисала вниз, а изо рта вытекала тонкая струйка крови.
Молли вошла в комнату сразу же за нами; она и папа поместили Пегги в барокамер;, и папа увеличил в ней давление. Пегги была жива. Она тяжело дышала, задыхаясь, пока мы пытались помочь ей. Потом она заплакала. Оказавшись в барокамере, она успокоилась и заснула. Но, может быть, она просто потеряла сознание.
Молли тоже плакала, но не закатывала истерики. Папа потянулся, провел рукой по лицу и сказал:
— Бери камеру, Билл. Мы должны доставить девочку в город.
Я кивнул и взялся за один конец. Молли держала фонарик, и мы оба зашагали по обломкам, в которые превратился наш дом. Потом мы на мгновение опустили барокамеру, и я осмотрелся.
Я бросил взгляд на Юпитер. Тени все еще были видны, а Ио и Европа все еще не достигли западного края диска. Но это меня больше не интересовало. Небо выглядело очень странно.
Звезды были яркими и многочисленными.
— Джордж, — сказал я. — Что такое случилось с небом?
— Нет времени для… — начал он, потом осекся и медленно произнес: — Матерь божья!
— Что? — спросила Молли. — Что такое?
— Немедленно все в дом! Мы должны взять всю теплую одежду, которую найдем там! И крышки-утеплители!
— Зачем это?
— Выделение тепла! Выделение тепла прекратилось! Землетрясение, должно быть, повредило энергостанцию!
Таким образом, нам пришлось копаться при свете звезд, пока мы не нашли то, что нам было нужно. Мы нашли это быстро. Все вещи у нас всегда находились в определенных местам. И, конечно, крышки для барокамеры. Папа закрыл ими камеру, и она стала напоминать кокон.
В следующее мгновение я услышал мычание Мейбл. Я остановился и посмотрел на папу. Он тоже остановился, и было видно, какого труда стоило ему принять решение.
— Проклятье! — сказал он, и это было первое ругательство, которое я от него услышал. — Мы просто не можем оставить ее замерзать здесь: Она тоже член нашей семьи. Идем, Билл.
Мы опустили барокамеру и побежали в стойло. Оно превратилось в кучу обломков, но мычание Мейбл привело нас в нужное место. Мы отбросили часть обвалившейся крыши в сторону, и корова встала; она, казалось, не была ранена, но, кажется, некоторое время была без сознания. Она обиженно смотрела на нас.
Это была героическая работа, поднять ее на кучу обломков. Папа тянул, а я подталкивал ее. Потом папа передал поводок Молли.
— А что нам делать с курами и кроликами? — спросил я. Некоторые из них были убиты во время землетрясения, другие выбежали наружу и крутились поблизости.
— Нет времени, — резко сказал папа. — Мы ничего не можем сделать для них.
Мы направились к дороге.
Молли с Мейбл шла впереди и несла фонарик. И он нам понадобился. Еще пару минут назад чистое небо внезапно затянуло облаками. Сразу же после этого Юпитер исчез из виду, а потом не стало видно даже вытянутой руки.
Дорога была мокрой — не от дождя, а от внезапно выпавшей росы. Постепенно становилось все холодное.
Потом пошел дождь, равномерный и ледяной. Дождь перешел в снег. Молли остановилась и подождала, пока мы не подойдем.
— Джордж, мы уже миновали поворот на ферму Шульцев?
— Тут нет никакого смысла, — ответил Джордж. — Малышку немедленно нужно доставить в госпиталь.
— Я не это имею в виду. Не должны ли мы их предупредить?
— Их дом сейсмоустойчив.
— А холод?
— О, — он понял, о чем она думает. Теперь, когда производство тепла прекратилось, каждый дом в колонии превратится в ледяной погреб. Как можно использовать приемчик энергии на крыше, если больше нет никакой энергии? Будет становиться все холоднее и холоднее…
А потом стало еще холоднее…
— Идем дальше, — внезапно сказал папа. — Мы посмотрим, когда подойдем к развилке.
Но мы так и не нашли развилку. Снег бил нам в лицо, и мы, вероятно, прошли ее. Теперь шел сухой снег, и его острые иглы секли нас, как бритвы.
Я шагал и молча считал шаги, когда мы удалились от потока лавы, образующего границу нашего участка. Насколько я мог просчитать, мы прошли миль пять, когда Молли вдруг остановилась.
— Что случилось? — крикнул ей папа.
— Дорогой, я не могу больше найти дорогу. Я боюсь, что я заблудилась.
Я отгреб снег в сторону. Мы были на чьем-то участке. Папа взял фонарик и посмотрел на часы.
— Мы должны уже пройти около шести миль, — произнес он.
— Пять, — поправил я его. Я рассказал ему, что считал шаги. Он задумался.
— Мы должны находиться где-то недалеко от того места, где поля граничат с дорогой, — сказал он. — И остается, по крайней мере, одна миля до Пьяных Холмов. Достигнув их, мы больше не сможем пропустить город. Билл, возьми фонарь и сделай сотню шагов вправо. После этого сделай то же самое в другом направлении. Если это ничего не даст, мы просто пойдем прямо. И ради всего святого, придерживайся своего собственного следа, иначе ты больше не найдешь нас в этом буране.
Я взял фонарик и отправился в путь. Справа я не нашел ничего, хотя сделал сто пятьдесят шагов вместо ста. Я вернулся назад и пошел в другом направлении. Тем временем папа что-то привязывал к барокамере
Через двадцать один шаг я нашел дорогу. Я споткнулся о придорожный камень и растянулся во весь рост. Затем я встал и отправился назад.
— Хорошо, — сказал папа. — Надень вот это на шею!
Это был какой-то род хомута, который он соорудил из креплений крышек. При помощи этого хомута я мог перенести вес барокамеры на плечи, и руки мои теперь были свободны. Это было хорошо, потому что я больше не ощущал своих пальцев.
— Великолепно, — сказал я. — Но, пожалуйста, Джордж, не лучше ли будет, если другой конец барокамеры ты отдашь Молли?
— Чепуха!
— Это не чепуха. Молли возьмет барокамеру, не так ли? А ты знаешь дорогу лучше, чем мы. Ты уже сотни раз проходил по ней в темноте.
— Билл прав, — сказала Молли. — Вот, возьми Мейбл.
Папа сдался. Он взял фонарик и поводок коровы. Мейбл не хотела идти дальше. Папа дал ей хорошего пинка и рванул за поводок. Корова не привыкла к такому обращению и обиженно посмотрела на нас. Но теперь у нас не было времени для нежностей. Становилось все холоднее.
Мы пошли дальше. Я не знаю, как папе это удавалось, но мы все время оставались на дороге. Я думаю, прошло не меньше часа, когда мы, наконец, оставили позади себя Пьяные Холмы. Внезапно Молли споткнулась. Колени ее просто подломились, и она упала в снег.
Я остановился и опустил барокамеру. Затем сам опустился на снег. Мне нужен был отдых. Мне просто хотелось сидеть вот так, и чтобы снег заносил меня.
Папа вернулся назад, обнял Молли и стал ее утешать. Он говорил ей, что она снова должна вести Мейбл. На этом участке дороги она больше не заблудится. Но она настаивала на том, что именно она должна нести барокамеру. Папа не слушал ее, он просто отобрал у ней груз. Он поднял с барокамеры одну из крышек и заглянул внутрь.
— Как там у нее? — спросила Молли.
— Она еще дышит, — ответил папа. — Когда я посветил фонариком внутрь, она открыла глаза. — Он взял хомут, а Молли с коровой и фонарем пошла впереди.
Молли не могла видеть того, что видел я. Пластиковая оболочка барокамеры изнутри была покрыта инеем. Папа не мог видеть, дышит ли Пегги. Он вообще ничего не мог видеть.
Я долго думал над этим, спрашивая себя, как можно классифицировать эту ложь. Папа не был лжецом, это несомненно, но эта ложь была лучше, чем правда. Сложное положение.