Он, казалось, закончил свою речь. И я наконец смог спросить.
— Извините меня за настойчивость, Поль, но почему это ничего не изменит?
— Нужно ли мне рассматривать биологическую экологию с математической точки зрения?
— Э-э… нет.
— Но ты знаешь, что после больших войн количество населения на Земле всегда падает, безразлично, какое количество солдат бывает убито? Жизнь не только упряма, как выразился Джок. Жизнь взрывоподобна. Основная теория динамики населения, из которой до сих пор не было никакого исключения, гласит: население увеличивается до тех пор, пока не оказывается на грани уничтожения. Другими словами — если мы будем ежедневно принимать сто тысяч поселенцев, на Земле население будет ежедневно увеличиваться на двести тысяч человек.
На мгновение воцарилось молчание. Потом Сергей сказал:
— Это мрачная картина, босс. И каково же решение проблемы?
— Его нет, — сказал Поль.
— Я не это имел в виду, — сказал Сергей. — Чем все это должно закончиться?
Поль произнес только одно-единственное слово, так тихо, что мы бы не расслышали его, если бы в палатке не воцарилась мертвая тишина.
— Войной.
Следующую пару секунд мы молчали, потом зашаркали ногами. Некоторые из нас встали. Сеймур сказал:
— Послушайте, мистер дю Морье, я, может быть, и пессимист, но я не считаю, что все настолько плохо. Войны в наше время быть не может.
— Ты уверен? — спросил Поль.
Сеймур ответил, почти вспылив:
— Может быть, ты хочешь сказать, что Космический Патруль бросит нас на произвол судьбы? Только так может возникнуть война.
Поль покачал головой.
— Патруль не бросит нас на произвол судьбы. Но он не сможет остановить войну. Силы полиции пригодны для того, чтобы душить отдельные происшествия в зародыше. Но когда вспыхивает вся планета, даже самая сильная, мощная и умная власть ничего не может с этим поделать. Они будут пытаться сделать это — они будут героически вмешиваться. Но они не достигнут никакого успеха.
— И вы действительно так думаете?
— Я в этом твердо убежден. И не только я, но также и вся Комиссия. О, я имею в виду не комитет политиков — я имею в виду ученых.
— Но что, ради всего святого, намерена предпринять Комиссия?
— Она создает колонии. Мы думаем, что игра стоит свеч. Колонии должны быть независимыми от войн. Напротив, я думаю, что они должны держаться в стороне от них. Как это было с Америкой в конце девятнадцатого столетия. Разногласия в Европе тогда не достигли Нового Света. Я думаю, что война, если она разразится, будет настолько разрушительной, что, скорее всего, на некоторое время парализует все космические сообщения. Поэтому Ганимед должен быть независим от Земли. Нужна высокоразвитая космотехническая цивилизация, чтобы поддерживать отношения между планетами, а Земля после войны, может быть, не будет на это способна.
Я думаю, высказывания Поля удивили нас всех; для меня, во всяком случае, это было словно удар пыльным мешком из-за угла. Сеймур указал пальцем на Поля и сказал:
— Если вы в это верите, почему же тогда вы возвращаетесь обратно на Землю?
Голос Поля снова стал тихим.
— Я не вернусь на Землю. Я останусь здесь и стану поселенцем.
Теперь я понял, почему он начал отращивать бороду.
Сеймур пробормотал:
— Тогда война должна начаться очень скоро.
Это был не вопрос, а, скорее, утверждение.
— После того, как я зашел так далеко, я отвечу вам и на этот вопрос. Война начнется, самое большее, через сорок лет.
Можно было услышать вздохи облегчения. Сеймур сказал за нас всех:
— Сорок лет! Но тогда нет никаких оснований для переселения. Вероятно, ты даже не доживешь до войны. Пойми меня правильно… я ни в коем случае не хочу отговаривать тебя от Ганимеда…
— Я вижу эту войну, — продолжал настаивать Поль. — Я знаю, что она разразится. Могу я быть уверен, что мои дети и внуки переживут ее? Нет. Я остаюсь здесь. Если я когда-нибудь женюсь, то женюсь здесь. Я не хочу производить детей в мире, который, может быть, превратится в радиоактивную пыль.
В это мгновение внутрь палатки просунул голову Хэнк. Хэнк во время нашей дискуссии бродил снаружи. Теперь он крикнул:
— Эй, люди! Европа восходит.
Мы все вышли наружу. Я думаю, все мы были потрясены. Поль так убедительно преподнес нам эту правду. Наблюдение за Европой могло служить великолепным отвлекающим средством.
Конечно, мы не впервые видели Европу, но наблюдение за ней с этой точки — нечто совсем другое. Орбита Европы находится внутри орбиты Ганимеда, и спутник этот никогда не отходит слишком далеко от Юпитера, если тридцать девять градусов не считать “слишком далеко”. Мы находились на сто тринадцатом градусе восточной долготы, и Юпитер был на двадцать три градуса ниже нашего восточного горизонта. Это значило, что Европа, когда она находилась в самой дальней точке от края диска Юпитера, поднималась в максимуме на шестнадцать градусов над краем горизонта на том месте, где мы были.
Извините меня за эту математику. Можно выразиться и иначе: на востоке в небо поднимается высокая горная цепь, и один раз в каждую неделю Европа висит низко над горизонтом, над этой горной цепью; потом она исчезает точно на том же месте, где она недавно взошла, — как лифт, который то опускается, то поднимается.
В первый раз за все время нашего путешествия мы видели подобное зрелище, и мы, конечно, не могли его пропустить: маленькая серебряная лодочка, покачивающаяся в небе над волнами скалистого гребня с поднятыми вверх носом и кормой. Мы смотрели, восходит ли она или уже заходит, и сверяли наши часы. Некоторые люди утверждают, что они могут различить ее движение, но сейчас не было единого мнения о направлении этого движения. Спустя некоторое время я замерз и вернулся назад, в палатку.
Но я был рад перерыву. У меня было чувство, что Поль сказал намного больше, чем он намеревался сказать. Я думаю, в этом были виноваты снотворные таблетки. Они хороши, если их использовать по назначению, но они заставляют говорить вещи, о которых лучше умолчать.
19. ИНОЙ РАЗУМ
В конце второй светлой фазы стало ясно — по крайней мере, Полю, что эта долина подходит для колонизации. Она была не идеальна, и, может быть, по ту сторону гор были лучшие места, — но жизнь коротка. Поль сдался после ее оценки с помощью сложной системы, выдуманной Комиссией и состоящей из девяноста двух пунктов. Тут наличествовали как минимум семь пунктов. Более пригодная долина могла подождать до того времени, когда поселенцы ее откроют… что однажды, конечно, и произойдет.
Для простоты мы назвали эту долину Долиной Половинного Везения, а горы, лежащие за ней, горами Поля, хотя Поль и протестовал. Потом он сказал, что название это неофициальное, а мы ответили, что мы будем настаивать на своем. Эби Филкенстайн, топограф, занесла эти названия на карту, а другие подписались под ними.
В течение третьей светлой фазы мы все еще занимались изучением подробностей. Мы должны были вернуться назад, когда для этого представится возможность. Так что нам предстояло проспать еще одну темную фазу. Некоторые, конечно, возражали. Они всю ночь играли в покер, но я не принимал в этом участия, потому что терпеть не могу что-нибудь терять. Мы провели пару дискуссий, но ни одна из них не была такой серьезной, как та, первая.
В конце третьей темной фазы до меня постепенно дошло, что я еще ничего не видел, кроме стенок нашей палатки. Я попросил Поля, чтобы он разрешил мне немного отдохнуть.
Хэнк помогал мне с начала темной фазы. Он был ассистентом топографа. С начала темной фазы были запрограммированы снимки, которые нужно было сделать при помощи вспышки. Он должен был сделать их с самой высокой точки на юге, а потом при помощи этой же мощной вспышки сделать снимки с самой высокой точки на западе.
Хэнк недавно получил свою собственную камеру и постоянно держал палец на спуске. На этот раз, кроме официальных снимков, он собирался сделать и свои личные. Он совершенно испортил снимки, сделанные для топографа, и, кроме того, забыл защитить глаза, когда происходила вспышка. Поэтому он получил бюллетень и был назначен помощником ко мне на кухню.