Павел так и не обзавёлся семьёй. Но сейчас, когда его годы подошли к закату, не жалел об этом ни секунды: его детьми стали города планеты и провинции, а столица — самым любимым сыном. Глядя на которого хочется гордиться: какой он вырос большой, красивый. Успешный, сильный. Счастливый — ведь каждый из его жителей счастлив. Именно поэтому Павел, став губернатором, и выбрал себе кабинет на одном из верхних этажей. Хотя Марк не раз его отговаривал: слишком трудно здесь обеспечивать безопасность главы правительства. Но Павел, даже пережив три покушения, сменить место отказывался.
Из динамика прозвучал голос секретаря:
— Господин губернатор, к вам региональный координатор Имперской Службы Безопасности. Говорит, по срочному вопросу.
Павел оторвался от зрелища за окном с трудом, но Марк никогда не умел ждать, пока его позовут. И, наверняка, уже подходит к кабинету. Хорошо хоть, став генералом, предупреждает секретаря от входа. А не открывает, как по молодости, дверь кабинета пинком. Всегда неожиданно и с воплем: «Оторви зад, крыса канцелярская! Срочное дело есть!» Наверное, оба они стареют. Стареют… потому что всё чаще заменяют живые слова и чувства формальностями да общественными нормами.
Губернатор успел отойти от окна едва на пару шагов, как в кабинет вошёл координатор. Вошёл непривычно тихо, после чего аккуратно притворил за собой дверь и молча встал напротив Павла. Марк смотрел на старого друга, и в глазах застыли смертная боль и тоска. Наконец он решился нарушить тишину и с каким-то надрывом произнёс:
— Почему? Я пришёл сам, чтобы спросить — почему?
Павел ответил не сразу. Несколько секунд он молчал, а потом провёл рукой по седому ёжику волос и неторопливо ответил:
— Мы проигрываем. Не важно, что говорят там, — он показал рукой на выпуск новостей, беззвучно идущий в большом настенном экране. Где на фоне карты длинноногая блондинка рассказывала об очередной победе. — Но ты ведь знаешь, как дела обстоят на самом деле. И понимаешь, кто в этом виноват. Я даже не о том, что во время атаки планеты вместе с военными на Орлене погибли бы мучительной смертью почти пятьдесят миллионов гражданских. Как скоро император отдал бы приказ применить Инвертор снова? Вынужденно, конечно. Ведь ни у него, ни у Сената не хватает ума начать переговоры сейчас, пока сохраняется хотя бы видимость успеха…
Марк слушал губернатора с окаменевшим лицом. А едва тот сделал паузу, с металлом в голосе произнёс:
— По старой дружбе я не буду вносить в обвинение пункт об оскорблении императора должностным лицом при исполнении. Что до остального… мы оба понимаем, что тебя ждёт.
Павел со вздохом отвернулся к окну и покачал головой. Внезапно в стекле отразилась его грустная улыбка, а вокруг уголков глаз стала заметна сеть морщинок. Но почему-то и морщинки, и усталость на лице словно сбросили с плеч губернатора несколько десятков лет, а во взоре Павла заплясали озорные искры. Будто они оба снова на Альбии, и готовят очередной налёт на базу или пост врага:
— Ошибаешься. Я никогда не был игрушкой в чужих руках. И долгожданным поводом для расширения полномочий Службы тоже не стану. До суда дело не дойдёт.
Марк непонимающе посмотрел на бывшего друга:
— На что ты рассчитываешь? Нет… Ты не мог… Твоя вера запрещает самоубийство!.. — генерал запнулся, увидев на рабочем столе маленький серебряный крестик. Крестик, который Павел не снимал ни при каких обстоятельствах. Даже тогда, когда они вместе партизанили во время мятежа сайентологов. Хотя это грозило пытками «за распространение мракобесия, противоречащего современному сознанию» в случае поимки. — Врача!
А Павел грустно вздохнул:
— На мне и так грех предательства. Ещё одним грехом… — не договорив, он схватился за грудь и рухнул на пол.