— Если бы ты хотел просто поговорить, то ждал бы за пределами дворца. Незачем было выслеживать меня в этих коридорах, человек.
Зезва вздрогнул.
— Верно. Но я проводил Аинэ и…
— Аинэ твоя возлюбленная, не так ли?
Ныряльщик вспыхнул. В золотых глазах Снежа играла улыбка.
— Почему вы, человеки, стыдитесь своих чувств? Почему оставляете в далеком детстве настоящие переживания и порывы? Или по мере взросления в ваших душах умирает искренность?
Теперь уже Зезва молчал, отвернувшись. Едва слышный звон под плащом Снежа словно напомнил ему, что пора идти. Он молча пригласил рвахела идти вперед. Восьмирукий пошел вниз, не оглядываясь.
В полном молчании они спустились во внутренний дворик, проследовали мимо вытянувшихся часовых, и скрылись за окованными железом воротами дворца гамгеона. Дежурившие за стеной солдаты хмуро посторонились. Снеж чувствовал их неприязненные взгляды. Один из арбалетчиков пробормотал сквозь зубы ругательство.
Хотя днем прошел небольшой дождь, к вечеру прояснилось, и звезды холодно и надменно светили с черного, бездонного неба. Темные, притихшие улицы Цума жили собственной жизнью: шорохи, возня, странные приглушенные голоса и какой-то сдавленный хрип, словно кашляет неведомое чудище, подхватившее насморок. Крикнула прилетевшая с окраины сова, раздался шум крыльев. Снежный Вихрь насмешливо взглянул на напряженно всматривающегося в темноту человека.
— Успокойся. Ночники спят.
— Откуда ты знаешь? — огрызнулся Зезва.
— Знаю.
Снеж облокотился о стену обшарпанного двухэтажного дома с едва различимой в темноте надписью. Но восьмирукий видел в темноте, как кошка и легко прочитал нацарапанные углем руны: "Здесь живут солнечники". Презрительно скривил губы. Ущербные душой человеки.
Зезва Ныряльщик огляделся, и, окончательно успокоившись, стал перед рвахелом, спиной к темневшей размытым пятном Площади Брехунов.
— Что тебе нужно от меня? — бесстрастно спросил Снеж. — Не трону твою возлюбленную, если тебя это волнует.
— Нет, — голос человека чуть дрогнул. Снеж удивился. Похоже, этот двурукий и вправду неравнодушен к девушке по имени Аинэ. Надо же. Похоже, воспитавшая его лайимар непостижимым образом сумела вложить в него нечто большее, чем фальшивые человековские качества. Что ж, тем лучше.
— Кто тебя нанял? — спросил Ныряльщик.
Прежде чем ответить, Снежный Вихрь некоторое время перебирал пальцами рукояти ножей.
— Странно, человек. Не так давно, рядом с этим местом ты вместе со своими друзьями стоял на улице и был точно так же напряжен, как и сейчас. Я помню твое лицо, помню лица твоих товарищей…
Зезва отступил на шаг, его рука медленно поползла к рукояти меча. Снеж поднял руку.
— Спокойно, рыцарь. Я смотрел на вас сверху… Еще миг, и ты был бы мертв. Но благодари Атери — Цветок Эжвана — за то, что остался жив.
Ныряльщик молча слушал рвахела, чуть сгорбившись.
— Помнишь пажа по имени Данкан, человек?
Не выдержав, Зезва выругался. Снеж скрестил под плащом четыре руки. Еще четыре играли ножами. Нежный звон, словно колокольчики звенят где-то далеко-далеко.
— Вижу, что помнишь…
Почти всю зиму Снежный Вихрь провел дома. Так приятно оказаться среди младших братьев и сестер, обнять, наконец, маму. Сказать, взяв в ладони ее заплаканное лицо: "Все в порядке, мамочка", крепко поцеловать, ощутив на губах соленый вкус маминых слез. Утром, крепко прижимая всеми восемью руками братьев и сестер, визжа и хохоча, скатываться с горы вниз, поднимая кучи снега. Вечером, когда малышня уже спит на полатях, успокоить встревоженную маму, и отправиться через холм, к заснеженной хижине старого Белого Бурана, чтобы сидеть у костра и слушать, как пожилые рвахелы, попивая настойку, говорят про жизнь. Про усилившиеся морозы и про охотников — человеков, ставших появляться на самом Хребте. Про мхеца-отшельника, заведшего обыкновение воровать из чуланов мороженую рыбу. Про непонятное призрачное свечение внизу, над темно-зеленой массой ельника. Словно души пленных ткаесхелхов, брошенных людьми замерзать насмерть у подножья Хребта, мечутся неприкаянно по безмолвному морозному лесу. Ох, да не обрушится на нас Хребет… Давно это было. Да… А славная настойка сегодня, Белый Буран! Что, жена сделала? Достойная женщина, отрада честного рвахела вроде тебя… Про странного посетителя, явившегося вчера и спрашивавшего тебя, Снеж.
Снежный Вихрь медленно отставил чашу с настойкой. Неприлично показывать чувства перед старшими. Ветер злобно выл за стенами хижины. Пурга бесновалась, обрушивая на хижину волны кусающихся снежинок. Огонь бодро попыхивал в очаге, исправный дымоход не оставлял даже запаха гари. Старики смотрели на Снежа. Золотистые глаза, множество рук, уже не таких сильных, как раньше. Но все так же покоятся ножи в поясах, и горе тому, кто осмелится… Снежный Вихрь поднялся, церемонно поклонился.
— Мир твоему дому, Белый Буран! И вам, достойные рвахелы. Я снова благодарю за честь, оказанную мне и ваше приглашение к огню. Осмелюсь поинтересоваться, кто искал меня.
Белый Буран протянул к огню четыре руки из восьми, его золотые глаза были полуприкрыты веками, тени играли на длинном, через все лицо, шраме на левой щеке.
— Твой отец был моим другом, молодой Снеж, — проговорил Буран. — Когда ты отправился мстить за его смерть, я не одобрял твоих порывов. Слепая ярость — удел подлых человеков. Но ты… не послушался и ушел. Разве отомстил ты, ответь?
— Я не успел, почтенный Буран, — склонил голову Снеж.
— Не успел… Но убийца отца твоего мертв, ты сам видел это.
— Да, почтенный…
— Тебя искали, Снежный Вихрь.
Снежный Вихрь умолк. Зезва напряжено ждал, когда же наконец рвахел продолжит свой рассказ, но тот упорно молчал. Снова ухнула сова, не иначе, городская охота оказалась на редкость удачной. Ночной Цум притих пуще прежнего, призрачный свет звезд в новолуние превратил город в затаившегося спящего великана. Изредка ворочающегося, стонущего во сне, но все же безмолвного.
— Кто приходил за тобой, рвахел? — не выдержал Зезва. — Говори же!
Снежный Вихрь повернулся, и ветер взмахнул полой его плаща. Забренчали колокольчики ножей.
Когда Снеж вернулся домой, мать не спала. Рвахелка вскочила, бросилась к сыну, вглядываясь в его лицо. Тревожно зашептала, схватив руки сына:
— Сынок, что у тебя на уме? Я вижу, я чувствую.
— Тебя не обманешь, мама… — Снежный Вихрь ласково обнял мать. — На рассвете я должен идти.
Рвахелка вырвалась из объятий сына, отступила на шаг. Быстро оглянулась на полати, где посапывали малыши. Потом заговорила, очень тихо, почти шепотом.
— Знала, что уйдешь скоро, сын.
— Мама…
— Молчи, младший! — восьмирукая подошла к сыну, схватила за руки. Горячо и быстро зашептала, не сводя с сына пристального взгляда: — Обещай мне, поклянись мне, скажи мне: я вернусь, мама.
Снежный Вихрь долго смотрел в золото маминых глаз. Бросился на колени, обнял.
— Мама… клянусь Хребтом и Бураном, клянусь Снежным Ветром и Матерью — Метелью, я вернусь, обязательно вернусь!
Едва начало светать, он ушел. Несколько раз оглядывался. С каждым разом отчий дом становился все меньше. И мамина фигурка в дверях тоже.
Зезва Ныряльщик молча смотрел на рвахела.
— Ты так и не рассказал, кто приходил за тобой.
— Он меня не дождался, — глухо ответил Снеж. — Правда, оставил письмо.
Колокольчики ножей нежно бренчали под плащом восьмирукого. Поднялся ветер, заставив Зезву пониже нахлобучить капюшон. С Площади Брехунов донеслось боевое мяуканье: там самозабвенно решали вопрос, кто на площади самый главный кот.
— Письмо?
— Да.
— Но кто же явился за тобой, кто?
Снежный Вихрь повернулся к нетерпеливо ожидавшему ответ человеку. Коты взвыли с новой силой.
— Архиведьма Рокапа.
— Курвова могила!!
Снеж улыбнулся.
— Знакомое имя, двурукий? Поверь, я удивился не меньше. Думаю, ты знаешь, как страстно Рокапа желала твоей смерти. Или не знаешь? По лицу вижу, что тебе это известно. Твоя мудрая воспитательница Йиля, насколько мне известно, сумела убедить кудиан-ведьм оставить тебя в покое…