— Хыгаши, они… — Зезва похлопал Толстика по упитанной шее. Жеребец тряхнул головой, недовольно покосившись на хозяина. Он тоже хотел есть, а в этой грязи под копытами разве что-то отыщешь пожевать?
— Не врут они, — прогудел брат Кондрат, обмениваясь с Каспером многозначительным взглядом, — вообще.
— Да ладно? — проворчал Мурман. — Надо же, какие порядочные.
— Нет, светлейший тевад, — вмешался Каспер, сжимая рукоять отцовского меча, — вся культура морелюдов зиждется на презрении к лжи. Обман — это бесчестие, а бесчестие для хыгаша хуже смерти. С самого рождения морелюд живет с мыслью, что нельзя обманывать, хыгаш, пойманный на лжи, изгоняется в море, то есть обрекается на смерть или, в лучшем случае, жалкое существование изгоя.
— Теперь хыгаши отдыхают и отъедаются, — сказал брат Кондрат. — Дейла поможи, с выжившими все будет хорошо. А четверо все-таки умерло. Галерные изверги доконали их!
— Хм, — Мурман слез с лошади, покосился в сторону скатерти и приунывшего Аристофана. — Говоришь, их охраняют? Сколько времени понадобиться, чтобы наши гости снова обрести способность нормально плавать? Э? Тре-четыре дня, ага…
— Государыня лично проведала их, светлейший тевад. Да хранит ее Ормаз! — отец Кондрат вздохнул, набросил капюшон. — Зябко, дети мои. Закапало снова. Не подкрепиться ли нам, во славу Дейлы?
Аристофан сразу оживился и подступил к скатерти, приводя ее в боевое положение. Зезва и Каспер с энтузиазмом наблюдали за этими маневрами. Но Мурман нахмурился.
— Груз фальшивых денег?
— Огромен, светлейший, — помрачнел Зезва, чувствуя, как запах жареной курицы щекочет обоняние.
— На меня смотри, едрит твою душу, не убежит твоя курица. Не, ну что за народ?! Кругом война, а им лишь бы брюхо набить! Сколько?
— Около сорока тысяч роинов, — доложил Зезва, вспоминая, как вчера, во время проверки постов, светлейший тевад самолично съел котелок солдатской каши.
— Качество при этом отменное, не так ли? А что насчет… Аристофан, убери жратву, твою мать! Не, ну что за рыцари пошли, а?! Мы, вашу душу, в разведке и в корчме, а?!
Лакей обиженно завозился, снова накрывая снедь чистой льняной тряпочкой.
— Внешне не отличишь, светлейший тевад, — покорно сглотнул слюну Зезва, — но если подержать в руке, взвесить, сразу чувствуешь неладное. Отменно выплавленные подделки, серебра нет вообще, или самый мизер. Все признаки того, что это точно такие же фальшивки, небольшое количество которых попали в руки достойного Вахи Гордея.
— Королевский звездочет, — пробормотал Мурман, словно и не замечая усилившегося дождя, — горбатый гений… Где, значит, грузили монеты?
— Марен утверждает, что в Эстане.
— Эстан? — Мурман смачно сплюнул. — Западное побережье, далеко за Кивскими пределами. Он уверен? Как он может знать, где грузили сундуки, если все это время сидел прикованный к веслу?
— Хыгаши, светлейший тевад, — пояснил Каспер, — по самому воздуху чуют, в какой области Темного моря они находятся.
— Ну, надо же, твою направо…
Тевад еще раз сплюнул и отошел за дерево помочиться. Донесся новый вздох Аристофана. Достойный лакей очень волновался, что господин ходит голодным. И это в условиях этой мерзкой войны. Шорох заставил Аристофана подпрыгнуть от неожиданности и обернуться.
— Прости великодушно, добрый человек, я не хотел тебя пугать. Мое почтение благородным господам…
Пожилой простолюдин с охапкой хвороста за спиной склонился в поклоне. Слезившиеся глаза на испещренном глубокими морщинами лице переводили взгляд с одного военного на другого. Задержались на отце Кондрате.
— Святой отец…
Зезва с удивлением увидел, что за спиной старика прячется мальчик лет восьми, худой как палка, в оборванном тулупе и нелепой зимней шапке. Болезненные серые глаза испуганно смотрели на людей с оружием. Пожилой эр шикнул на ребенка. Из-за дерева вышел Мурман, подпоясывая на ходу штаны. Смерил эров внимательным взглядом.
— Кто такие?
— Тутошние, ваша милость, шрамовские… — старик тихо покосился на мальчугана, который не сводил глаз со скатерти. — Зовусь я Гаиска, вот, с помощью Ормазовой, щепок да веток собираю для очага…
— Мальчик?
— Внук мой, ваша милость, внучок. Тоже Гаиска, в честь меня назвали…
Брат Кондрат подошел к маленькому эру, осенил ребенка знаком Дейлы. Старик благодарно кашлянул.
— А что родители его? — продолжал расспрашивать Мурман.
— Родители? — поднял глаза эр. — Нету родителей. Были и нету… Мать его от горячки померла зимой, а отец, сын мой старший, где-то под Даугремом сгинул, в ополчении… Еще один сын где-то тут, на позициях, да хранит его Ормаз…
— Они верные сыны родины, добрый человек, — мягко проговорил тевад. — Как сейчас живется, тяжко, небось, э?
— Очень, ваша милость… но, с помощью Ормаза, держимся. Главное, победить проклятых мятежников, чтоб их Кудиан сожрал!
Старик вдруг расплакался, опустил голову и долго трясся в немых, порывистых рыданиях. Из-за его спины выглядывал мальчик. Ни слезинки не было в глазах маленького Гаиски. Он смотрел на еду, приоткрыв рот. Дед понемногу успокоился.
— А позвольте идти восвояси, светлейший тевад? Делов невпроворот, да…
— Погоди, — наместник бросил мальчику монету. Тот поймал, раскрыл ладонь, оцепенел при виде золотого окрона.
— Ваша милость… — пролепетал старик.
Мурман бросил взгляд на Аристофана. Лакей всплеснул было руками, но наместник Горды насупил брови, и несчастный слуга покорно сложил в узелок курицу и другую снедь, оставив, тем не менее на скатерти кувшин с пивом и лепешки. Тевад нетерпеливо засопел, и Аристофан поспешно передал куль с едой остолбеневшему простолюдину. Мальчик запрыгал вокруг, его лицо исказилось. Зезва опустил голову.
Не обращая внимания на бесчисленные поклоны и слова благодарности, Мурман вскочил в седло и рванул с места, словно кто-то гнался за ним. Его спутники последовали следом. Последним мимо отмеривавших поклоны эров медленно проехал Зезва. Юный Гаиска поднял глаза, когда черноволосый рыцарь молча всучил ему в ладонь несколько серебряных роинов. Мальчик хотел было что-то сказать, но одуряющий запах жареной курицы заставил его броситься к деду. Старый Гаиска устало уселся на трухлявый пень, кем-то притащенный с леса, и развернул узелок. Улыбнулся, когда внук принялся рвать зубами нежное мясо. Задумчиво сжевал ножку, к овощам не притронулся вообще.
— Светлейший тевад и вы, господа рыцари, и ты, святой отец, — Гаиска, не отрываясь, смотрел, как внук давится снедью, — спасибо за курицу, деньги… И да сожрет вас Кудиан с вашей проклятой войной! Кровопийцы… Ешь, внучек, ешь.
Ваадж присел на корточки рядом с трупом. Поморщился от запаха, уже начинавшего превращаться в вонь. Поднял голову на скрестившего руки на груди Зезву, хмыкнул и снова принялся осматривать скрюченное изуродованное тело. У мертвеца не было головы, из туловища торчал уродливый огрызок. Морская галька вокруг потемнела от крови, волны сюда так и не добрались, несмотря на вчерашние шторм и ветер. Около сорока солдат из отряда Мурмана оцепили место на пляже, где на рассвете рыбаки нашли обезглавленного человека в купеческом плаще и ярко-зеленых шароварах. Простолюдины так перепугались, что даже не обыскали тело. Туго набитый кошелек по-прежнему висел на поясе из свиной кожи. Ваадж вытряхнул на ладонь несколько монет. Хмыкнул при виде золотых окронов и манатов.
— А ты ждал фальшивые роины, чудик?
— Нет, Зезва, это было бы слишком… — пробормотал Ваадж. — Так, что тут у нас? Видишь?
Ныряльщик, мгновение поколебавшись, опустился на колено рядом с Вааджем. Чародей осторожно приподнял правую руку трупа. Скрюченные пальцы крепко сжимали рукоять короткого кинжала. Пальцы левой руки растопырены, от ног в сторону прибоя тянутся борозды.
— Его что, от моря тащили? — проворчал Зезва, поднимаясь. Низко-низко пролетела чайка, сделала полукруг и понеслась вниз, к еде. — Я сразу на виртхов подумал.
— Виртхи, говоришь, — Ваадж задумчиво подергал свою куцую бородку, затем натянул шляпу на самые глаза.