Дальнейшее знакомство с Леоном, его внезапная откровенность, рассказ о себе (который не мог быть ложью, во всяком случае, не весь, потому что Аврора видела часть его во сне), исходящее от него ощущение бесконечного одиночества и боли, которое было столь близко Авроре, – всё это заставило её испытать горячее сочувствие к гостю и толкнуло на необдуманный поступок. Конечно, предлагать ему зелье, лишающее памяти, было опасно и просто-напросто глупо, причём более опасно для него, чем для неё. Даже если бы Леон рассказал кому-то о зелье, ему вряд ли бы поверили, да у него и не было никакой причины это делать, так что Аврора могла не опасаться подозрений в колдовстве. Но что, если бы она не рассчитала дозу, и Леон умер прямо в её гостиной или лишился всей памяти, превратившись в беспомощного младенца? Что бы она тогда стала делать? Дотянула бы до утра, а там позвала слуг и принялась разыгрывать перед ними беспомощность и потрясение, утверждая, что ещё вечером с гостем всё было в порядке, а за ночь ему внезапно стало худо? При мысли об этом она всякий раз вздрагивала и крестилась. Леону повезло, и он получил именно то, что хотел: забвение. Бросивший его отец, надоедливые дети мушкетёров и убийство Арамиса совершенно изгладились из его памяти.
Уже очень долгое время Аврора не жила, а только наблюдала за чужой жизнью наяву или во снах. Она пыталась вырваться из этого состояния, выйдя замуж, но Виктор покинул её так быстро, что она даже не успела полюбить его. Вместо любви брак оставил после себя лишь горечь, жалость и разочарование. С тех пор Аврора окончательно поставила на себе крест и даже задумывалась об уходе в монастырь. Она помогала страждущим своими целебными отварами, но в случае с Леоном её помощь зашла слишком далеко. Она лишила человека части воспоминаний, пусть и по его просьбе, и теперь не могла отпустить его, чувствуя свою ответственность, как будто он был зверем, которого она случайно приручила. Аврора сама не ожидала, что испытает огромную радость, узнав, что Леон остался в их краях и поступил на службу к Бертрану Железной Руке. Для себя она объясняла это тем, что так ей легче будет следить за состоянием сына Портоса, не боясь, что её зелье окажет нежелательный эффект и что некому будет помочь. Только сочувствие и желание помочь – вот и всё, что она испытывала к бывшему капитану королевских гвардейцев.
Но перед глазами, стоило их закрыть, по-прежнему маячил обнажённый мускулистый торс Леона, цветом напоминавший прекрасный розовый мрамор.
Глава V. Дядя и племянница
Птичка, птичка в золотой клетке,
Что же ты ждёшь – венец или нож?
Лети, птичка, с ветки на ветку,
Жаль, что ты мне уже никогда не споёшь
Айре и Саруман – Санса
Прошёл почти месяц с тех пор, как Леон Лебренн поступил на службу к Бертрану Железной Руке. Деревья за это время потеряли большую часть своей зелени, полностью окрасившись в жёлтые, золотые, оранжевые, красные и пурпурные тона. Дожди шли всё чаще и чаще, правда, в основном по ночам, так что засыпать приходилось под непрекращающийся шелест, зато наутро уже ярко светило солнце, и всё вокруг было свежее и чистое, будто умытое. Крестьяне собирали урожай – в этом году он был обильным, и все возносили благодарственные молитвы Господу. Бертран де Мармонтель не оставлял попыток отыскать логово разбойников, но краткие вылазки в лес ничего не давали. Леон, решив проявить рвение, объездил всю округу, чтобы расспросить пострадавших от разбойных нападений путников, но у страха, как известно, глаза велики, и описания Чёрного Жоффруа с его подручными очень разнились, а уж понять, откуда они появляются на дороге, и вовсе было невозможно. «Выскакивают как из-под земли», – твердили все, кому не повезло попасться Чёрному Жоффруа и его шайке.
Впрочем, Бертран особо не унывал, утверждая, что разбойники слишком обнаглели, совершают всё более и более рискованные нападения и рано или поздно непременно попадутся. Леон не разделял его приподнятого настроения, но и не впадал в отчаяние. Разбойники не вызывали у него ни страха, ни гнева, ни ненависти, он относился к их поимке как к очередному поручению, сродни тем, которых он так много выполнил во время своей службы при королевском дворе.
Службу эту, однако, Леон помнил очень смутно – имена, лица и события расплывались и терялись в глубинах его памяти, смешиваясь одно с другим. Он старался подолгу не задумываться над этим, полагая, что теперь это всё равно уже не важно. Днём это получалось легко – отвлекаясь на повседневные заботы, разговоры с Бертраном, Маргаритой, Франсуа и Вивьен, бесконечные поездки по округе, он мог не думать о том, что так неожиданно и странно выпало из его памяти. Ночью было куда сложнее. Леон, утомлённый дневными хлопотами, быстро проваливался в сон, и его начинали преследовать неясные видения, отблески и отзвуки прошлого, о котором он забыл. Порой они принимали смешные формы, порой – загадочные и даже возбуждающие, а иногда и пугали.
Леон не рассказывал об этом никому – ни Бертрану, ни Маргарите, ни слугам, ни Авроре Лейтон. С Бертраном, несмотря на то, что тот формально командовал Леоном, отношения установились вполне дружеские. Мужчины вместе трапезничали, пили вино, объезжали владения Железной Руки и за всем этим вели долгие задушевные разговоры – впрочем, говорил в основном Бертран. Его возлюбленная была вежлива и дружелюбна, Франсуа поначалу присматривался к новому человеку, но потом его подозрительность угасла, и он принял Леона весьма радушно. Вивьен немного дичилась, хотя Леон и в мыслях не держал хоть как-то её касаться – в любом смысле этого слова. Он быстро понял, что первое его предположение было ошибочным – служанка не была влюблена в своего господина, да и тот не испытывал к ней никаких чувств, всецело поглощённый своей Гретхен. Когда Леон видел, с какой нежностью Бертран глядит на белокурую красавицу, как ласково она смотрит на него снизу вверх, прижимается к его груди или бережно смазывает маслом протез, сердце его сжималось от неясной тоски.
Здесь, в этих солнечных осенних краях, среди золотых деревьев и зелёных холмов, под чистым ясным небом, будто всё было наполнено любовью – хозяина к своим землям, крестьян к своему труду, людей к своим семьям, мужчин и женщин друг к другу. Бертран и Гретхен не скрывали своих чувств, у Вивьен, как вскоре выяснил Леон, тоже имелся поклонник, Франсуа пару лет назад овдовел, а две его дочери вышли замуж и покинули родные края, но и о покойной жене, и о детях старый слуга отзывался с большой теплотой. Только у Леона не было пары, и это заставляло его как никогда остро ощущать своё одиночество и непохожесть на остальных.
Впрочем, пусть Леон пока не встретил в этих краях свою любовь, он нашёл прекрасного друга. По своим смутным воспоминаниям он понял, что в прошлой жизни у него никогда не было близких друзей, и то, что происходило сейчас, оказалось чем-то совершенно новым. Железная Рука много шутил и сам же громогласно смеялся над собственными словами, любил вкусно поесть и хорошо выпить и щедро делился всем – смехом, едой, вином – с новым другом. В нескольких поединках они выяснили, что Бертран научился весьма недурно фехтовать левой рукой, хотя, будучи крупнее и мощнее Леона, он уступал тому в ловкости и маневренности. Ещё, как с удивлением узнал бывший капитан, Бертран неплохо играл в шахматы. Любовь к этой игре, где нужно подолгу сидеть над доской и рассуждать, казалась странной для такого вспыльчивого и неугомонного человека, но над шахматной доской он будто преображался, в серых глазах появлялся жадный блеск, и, орлиным взглядом следя за фигурами, Бертран не оставлял противнику ни единого шанса, замечая малейшую его промашку. Одолеть его не могли ни Леон, ни Маргарита, ни Франсуа.