Но вот кусты зашевелились сильнее, и из них выбралась растрёпанная девушка, в которой Леон узнал Вивьен. Её всегда аккуратно причёсанные волосы торчали во все стороны, щёки пылали ярче обычного, губы тоже были красные. Вслед за ней из кустов вылез незнакомый Леону юноша, вихрастый, черноволосый и смуглый, с вихляющимися движениями, которые придавали его худой долговязой фигуре сходство с куклой-марионеткой.
Оглядевшись, но не заметив укрывшегося в тени возле конюшни Леона, Вивьен в волнении прошептала «До встречи, Этьен» и принялась быстрыми движениями поправлять причёску. Этьен впился в её губы страстным поцелуем, потом развернулся и всё той же дёрганой, но удивительно лёгкой и быстрой походкой зашагал прочь. Вивьен, механическими движениями приглаживая волосы, продолжала глядеть ему вслед до тех пор, пока он не скрылся из виду.
Усмехнувшись, Леон тоже повернулся и пошёл к своей кобыле, покачивая головой. Этого вихрастого юношу он в деревнях не замечал – впрочем, он здесь не так давно и мог ещё не так хорошо знать всех жителей. Известие, что у Вивьен есть любовник, не удивило Леона, но почему-то расстроило, и вороную он седлал в крайне меланхоличном настроении. Хуже всего было то, что в глубине души он знал причину такого настроения. В этом месте все влюблялись, встречались и целовались в тайных уголках, и только он один оказывался в стороне. Леон понимал, что вокруг живёт множество симпатичных, миловидных и по-настоящему красивых девушек, одна из которых с радостью подарит ему утешение. Проезжая через деревушку или направляясь на местный рынок, он ловил немало заинтересованных девичьих взглядов и знал, что не останется в одиночестве, если сам не захочет этого.
Притворяться перед самим собой было глупо. Леон знал, что мешает ему найти тепло и нежность в одной из местных девушек. Ему нравилась другая – та, которая, по злой иронии судьбы, была для него недосягаема. Аврора Лейтон с её изящной красотой и вечно печальным лицом, хрупкая, благородная и неприступная, заточённая в свой кокон скорби! Она по-прежнему казалась Леону мраморной статуей, прекрасной в своём совершенстве, но холодной и бесчувственной. Но теперь эта холодность не отталкивала его, как в первые дни их знакомства, – напротив, ему хотелось согреть хозяйку Усадьбы теней, подарить ей своё тепло. Леон упрекал себя за это, гнал непристойные мысли – в самом деле, нехорошо! Аврора отнеслась к нему столь гостеприимно в тот вечер, когда Леона настигла гроза, вполне дружелюбна теперь, так беспокоится о его здоровье, припоминая давний обморок, а он? Позволяет себе развратные фантазии о ней!
И всё же Леон не раз задумывался, что было бы, если бы он вдруг поцеловал Аврору.
В этот день они с Бертраном отправились на верховую прогулку безо всякой видимой цели – просто проветриться. Скакали по лугам и полям, пересекли несколько маленьких рощ, но старательно избегали леса, памятуя о столкновении с разбойниками, лишь чудом закончившемся для Бертрана удачно. Где-то на середине дороги они разделились, Леон, пустив кобылу галопом, сделал круг вокруг холма и, уже подъезжая к спутнику, заметил, что тот не один. Пока он отсутствовал, к Железной Руке подъехал другой всадник на великолепном гнедом жеребце, и теперь они о чём-то разговаривали.
– Вот и мой товарищ! – громогласно возвестил Бертран, указывая на приближавшегося Леона. Тот придержал кобылу, успокаивающе похлопал её по боку и поклонился. Шляпу снимать нужды не было: Леон в самом начале прогулки прицепил её к седлу, и теперь его светлые волосы свободно трепал ветер.
– Леон Лебренн, к вашим услугам.
– Жюль-Антуан де Труа, – собеседник Бертрана раскланялся, изящно взмахнув своей шляпой, чёрной с чёрным же пером. Вообще весь его костюм был чёрным, но не производил траурного впечатления из-за серебряного шитья и казался даже нарядным. Но не костюм привлёк внимание Леона, а лицо незнакомца – худое и вытянутое, с орлиным носом, с седыми усами и бородкой. Хотя лицо это было покрыто морщинами, волосы Жюля-Антуана, некогда тёмные, теперь поседели, а под глазами набрякли мешки, сами эти светло-серые глаза оставались живыми, ясными и пронзительными, а в худом жилистом теле чувствовалась немалая сила и ловкость.
Пока новый знакомый объяснял, что он путешествует в компании своей племянницы и нескольких слуг, в эти края они приехали совсем недавно и остановились в гостинице – «лучшей, чем можно было ожидать, учитывая в каком забытом Богом месте она находится», Леон внимательно смотрел на него, не боясь показаться неучтивым, вслушивался в хрипловатый голос, негромкий, но явно голос человека, привыкшего, чтобы ему подчинялись, и никак не мог понять: кого же ему напоминает господин де Труа? Кого-то, кого он знал очень мало, но этот человек оставил после себя неизгладимое впечатление. Кого-то, кто был старше его... кто годился ему в отцы...
Раздавшийся поблизости топот копыт сбил Леона с мысли, и он, вскинув голову, встретился взглядом с, пожалуй, самой очаровательной девушкой из всех, что он когда-либо видел.
Если черноволосая и бледная Аврора Лейтон была похожа на луну, мрачно белеющую в темноте беззвёздного неба, то эта девушка, без сомнения, была солнцем, освещавшим омытую ночным дождём землю. Хрупкая и изящная, она была бы похожа на фарфоровую статуэтку, если бы у фарфора мог быть такой оттенок – светло-персиковый. На щеках пылал здоровый румянец, черты незнакомки были мягкими и нежными, точно нарисованными акварелью, серые глаза с едва уловимым оттенком зелёной весенней листвы смотрели слегка удивлённо, а по бокам этого прелестного личика падали прекрасные рыжие локоны, имеющие красноватый оттенок. Довершали картину светло-коричневый костюм для верховой езды и серая в яблоках кобылка, на которой всадница держалась исключительно грациозно.
– Позвольте представить, – Жюль-Антуан с едва уловимой гордостью указал в сторону девушки. – Люсиль де Труа, моя племянница.
Леон и Бертран молча поклонились, впечатлённые красотой девушки, исходящей от ней свежестью и едва заметным сиянием. Люсиль поклонилась в ответ, при этом щёки её сильнее запылали от смущения – похоже, она не привыкла к вниманию мужчин. Дальше все четверо ехали вместе, спокойным шагом. Как-то так само собой получилось, что дядя держался с одной стороны от Бертрана, а племянница – с другой, при этом она оказалась между Бертраном и Леоном.
Бертран громогласно расхваливал местные красоты, кухню и вино, подобного которому не сыскать во всём мире, Жюль-Антуан сдержанно кивал, Люсиль ехала молча, восторженно глядя то на Железную Руку, то на дядю. Иногда она поворачивалась к Леону, ловила его взгляд и каждый раз улыбалась. Улыбка освещала её лицо, делая его ещё более нежным и сияющим, и Леон всякий раз невольно улыбался в ответ. Мысленно же он отчаянно пытался сообразить, кого ему напоминает это ангельское создание (вот у кого поистине ангельская красота!).
Всё дело в волосах, это он понял быстро. Когда-то он знал женщину с такими же огненно-рыжими волосами... хотя в них, пожалуй, не было красного оттенка. Ах, злые причуды памяти! Леон прекрасно представлял вьющиеся рыжие пряди, даже ощущал исходящий от них тонкий и чарующий запах духов, но лицо, фигура, голос и имя незнакомки уходили от него, растворялись, исчезали во тьме. Одно он знал точно – эта рыжеволосая женщина не была ему ни сестрой, ни подругой, не была она и ангелом, сошедшим с небес. Нет, их связывало что-то другое, что-то более мрачное, какая-то тёмная тайна.
За разговором они доехали почти до замка Бертрана. Радушный хозяин предлагал им заехать к нему прямо сейчас, но Жюль-Антуан вежливо отказался, сославшись на то, что племянница недавно переболела и ей вредны долгие прогулки. На взгляд Леона, девушка выглядела вполне здоровой, однако он не стал спорить с де Труа, который и так посматривал на него как-то косо. Бертран, желая на прощание то ли подать новому знакомому руку, то ли отдать честь, взмахнул правой рукой, но поводья запутались вокруг неё, а высвободиться, не имея возможности двигать пальцами, было сложно. Ругаясь сквозь зубы, он попытался сквозь перчатку нащупать рычажки, менявшие положение пальцев.