Леон хотел помочь ему, но Люсиль оказалась проворнее. Лёгким движением ног послав свою кобылку вперёд, она подъехала ближе к Бертрану и быстро распутала поводья, высвободив конечность. При этом пальцы её сквозь перчатку ощутили холодное железо, и глаза девушки испуганно распахнулись.
– Боже, что у вас там, сударь?
– Вот спасибо, добрая душа! – громогласно возвестил де Мармонтель, вскидывая руку, и эта фраза тоже отозвалась в Леоне неясным воспоминанием, но тут Бертран стащил перчатку, и девушка громко ахнула, а её дядя присвистнул.
– О, да это работа первоклассных мастеров! Вот почему вас называют Железной Рукой, а не только из-за того, что вы железной рукой управляете своими землями!
– Ну что вы! – Бертран искренне расхохотался. – В моих землях каждый делает что хочет, я же, дай Бог, лишь присматриваю за этим! Нет, своим прозвищем я обязан проклятым испанцам да тому мастеру, что изготовил мне этот протез!
– Ох, но вам, должно быть, было очень больно, когда вы лишились руки! – воскликнула Люсиль, её зеленоватые глаза глядели на Бертрана с ужасом и восхищением. Леон даже близко не держал в голове каких-либо мыслей на её счёт, но его неприятно кольнуло в сердце, и вдруг подумалось: будет ли когда-нибудь кто-нибудь смотреть на него так же? «Дурак!» – тут же обругал он себя. «Чему завидуешь? Хочешь так же лишиться руки? Где ты найдёшь мастера, который сделает тебе столь же искусный протез?».
– Ну, многим приходилось ещё хуже! – Бертран махнул в воздухе железной рукой – Люсиль следила за её движениями как заворожённая. – Кто-то лишился ноги, а то и обеих, кто-то глаза или носа, кому-то вообще оторвало голову... Впрочем, все эти подробности не для юной мадемуазель, – спохватился он, увидев, как побледнела девушка.
– Это уж точно, – заметил Жюль-Антуан, кинув на него неприязненный взгляд. – Вам ещё повезло, господин де Мармонтель, что вы остались живы и теперь можете демонстрировать столь эффектные трюки, – он кивнул на протез. – Мне тоже приходилось бывать на войне, и я видел, что она делает с людьми. Ну что ж, – он повысил голос и натянул узду, крутанувшись на месте. – Возможно, мы с Люсиль как-нибудь воспользуемся вашим любезным приглашением и заедем к вам в гости, но сейчас нам пора.
– Непременно воспользуйтесь! – Бертран вскинул железную руку. Де Труа снова, как и при знакомстве, взмахнул шляпой, его племянница, всё ещё не отрывавшая взгляда от Бертрана, помахала рукой. Леон поклонился, чувствуя себя ненужным и лишним, ведь уезжавшие даже не обратили на него внимания. Он следил за огненной шевелюрой Люсиль, пока всадники не скрылись вдали, и лишь потом повернулся к Железной Руке.
– Какая девушка! – заметил тот, надёжнее зацепляя поводья за протез. – Просто весенний цветок, распустившийся в первые тёплые дни! А сколько доброты и участия!
– Это да, – пробормотал Леон, опуская глаза. – А вот дядя её мне не понравился. Слишком уж холодный и высокомерный, смотрит на всё как... Как столичный житель, для которого всё, кроме Парижа, – провинция, а то и вовсе деревня! Они ведь из Парижа приехали?
– Он не сказал точно, откуда именно, но в Париже они с племянницей явно бывали, – Бертран пожал плечами. – А что до дяди, то я бы тоже смотрел на всех волком, будь у меня такая красавица-племянница! Особенно на мужчин! Я-то что, у меня есть моя милая Гретхен, хоть господин де Труа об этом и не знает, а вот вы, Леон... – он многозначительно усмехнулся.
– Я для мадемуазель де Труа слишком беден и стар, – буркнул Леон. – И наверняка у неё в Париже есть поклонник, а может, и жених.
Бертран всю оставшуюся дорогу до замка продолжал шутить насчёт новых знакомых, столичных замашек де Труа и своей неуклюжести, а Леон ехал молча, низко склонив голову, и с грустью думал, что как бы ни было ярко и приветливо весеннее солнце, сердце его навек отдано печальной луне.
Глава VI. Праздник урожая
Кружат в парах и ангелы, и звери,
Каждый по-своему одинок.
Так и ты этой ночью откроешь двери.
Переступи порог!
Ясвена – Бал забвения
На своём веку Аврора Лейтон не могла припомнить такой тёплой, ясной и солнечной осени. Дни сменялись днями, листва на деревьях окончательно окрасилась в красно-золотые тона, но ещё и не думала облетать, дожди прекратились, и уборка урожая шла полным ходом. Небо по-прежнему было чистым, воздух стал прозрачным, как горный хрусталь, лучи солнца приветливо согревали землю, но вечерами им на смену приходил по-осеннему холодный и пронзительный ветер. В эти тихие дни у Авроры было множество дел: объезжать окрестные деревни, делать закупки на зиму, подолгу сидеть за столом при колеблющемся пламени свечи, подсчитывая доходы и расходы. С арифметикой она, слава Богу, всегда была в ладах и трудностей со счётом не испытывала, но от бесконечных рядов и колонок цифр начинало рябить в глазах, потяжелевшая голова клонилась книзу, и в неё начинали лезть непрошеные мысли, не имевшие никакого отношения к домашним хлопотам и ведению хозяйства.
Мысли эти всегда касались Леона дю Валлона.
Аврора уже давно перестала обманывать себя. Она больше не притворялась, что испытывает к бывшему капитану королевских гвардейцев лишь сочувствие и искреннее желание помочь ему, беспокойство о его состоянии и о его подчищенной, выхолощенной памяти. Нет, чувство, которое она испытывала, было куда более глубоким, тёмным и пугающим, оно исходило откуда-то из глубин её разума, и больше всего Аврору пугало то, что раньше она ничего подобного не испытывала. Это можно было целомудренно назвать желанием, но она предпочитала слово более честное и грубое – похоть.
За время своего недолгого брака Аврора успела лишиться невинности – и только. Виктор Лейтон был ласков и осторожен со своей супругой, то, что происходило между ними в первую брачную ночь, можно было даже назвать приятным, но Аврора не познала истинного наслаждения и осознавала это. Теперь же всё тайное, скрытое в глубинах её тела и души стремилось вырваться наружу, и от этого она чувствовала себя грязной, испорченной, падшей. Аврора понимала, что такие чувства естественны для всякой созревшей женщины, особенно молодой, как и для всякого мужчины, но это не успокаивало её. Когда-то давно она услышала поговорку «Вдова должна и гробу быть верна», и теперь это неотступно терзало её.
Она не любила Виктора – тут она была честна и с ним, и с самой собой. Он, скорее всего, тоже не любил её. Их брак был выгодной сделкой, позволявшей обоим поправить финансовое положение и обрести человека, с которым не противно будет лечь в одну постель и даже провести остаток дней. Но Виктору достались чахотка, ранняя смерть и могила, а Авроре – тихая печаль и вечная досада, неизменная спутница её мыслей о муже. Она знала, что многие вдовы, не желая вновь стать зависимыми от супруга, не вступают в брак, а свои желания удовлетворяют с любовниками, порой более молодыми, чем они сами, осыпая этих любовников подарками. Она знала также, что красива, несмотря на постоянную тоску, что многие мужчины не откажутся стать её любовниками. Но она, как грустно шутила Аврора в своей голове, была чересчур хорошо воспитана для этого. Она не смогла бы лечь в постель с мужчиной, зная, что ему нужны только её деньги – или её красота. Помимо тела, властно призывавшего удовлетворить его желания, существовала ещё душа, и она не позволяла Авроре завести любовника, пусть даже в этом диком краю никого особо не волновала её репутация.
Леон дю Валлон, ныне Леон Лебренн, нравился ей, и с этим ничего нельзя было поделать. Не помогали ни хлопоты по дому, ни бесконечные подсчёты цифр, ни краткие, но бодрящие поездки по округе, ни даже молитвы. Доходило до того, что Аврора стала чаще посещать церковь лишь затем, чтобы увидеть там Леона. С тех пор, как он и Бертран всерьёз взялись за поиски разбойников, с Авророй они виделись реже, и она прилагала все усилия, чтобы не показать, как это удручает её.