Каждый раз, когда она видела Леона, перед внутренним взором вставала та сцена из сна, когда он лежал, полуобнажённый, на берегу реки, и лучи солнца ласкали его тело. Аврора очень старалась, чтобы никто не заметил, как жадно она следит за бывшим капитаном, ловя каждое его движение. Лёгкий и быстрый, он взлетал в седло или соскакивал на землю, привычным взмахом головы откидывая назад густые светлые пряди, и голубые глаза его блестели, а зубы сверкали, и негромкий хрипловатый смех раздавался каждый раз, когда Леон смеялся над очередной шуткой Железной Руки. Края белой рубашки расходились, открывая загорелую шею и грудь, и Аврора поспешно опускала глаза, виня себя за девичью стыдливость и надеясь, что никто не успел увидеть её покрасневших щёк. Она не могла перестать думать о его гвардейской выправке, о сильном мускулистом теле, скрытом под этой рубашкой, – теле, которое она однажды увидела тайком, о бёдрах, которыми бывший капитан крепко сжимал бока лошади, и от этих мыслей голова у неё начинала кружиться, а внизу живота разливалось странное тепло, и слабость охватывала всё тело Авроры.
По ночам она частенько заглядывала в сны Леона, наперёд зная, что следующим утром будет корить себя за это. Сны бывали разные: иногда страшные – и тогда Аврора ужасно жалела, что не может явиться Леону во сне, поддержать, утешить; иногда неясные – и тогда она видела смутные образы его прошлого, отца, сестры и детей мушкетёров, которых он предпочёл забыть; а иногда такие, от которых Аврору охватывал жар, и она покидала сон, не в силах наблюдать за тем, как сын Портоса ласкает рыжеволосую женщину. Во снах у неё не было ни имени, ни лица, но Аврора догадывалась, что это и есть та самая де Круаль, о которой Леон вскользь упомянул, рассказывая про свои приключения в Англии. Разум его продолжал искать лазейки, пытался восстановить стёртые воспоминания, и это пугало Аврору. А если Леон всё вспомнит и обвинит её в колдовстве, разгневавшись на то, что она стёрла ему память? В гневе он мог быть страшен, и никакая расписка не остановила бы его от расправы над колдуньей.
Так она жила, мучаясь от тревоги и от желания – она не смела назвать это чувство влюблённостью, придать ему более возвышенный оттенок, чем на самом деле. События пролетали мимо Авроры, не задевая её, и даже появление в их краях двух чужаков оставило её почти равнодушной.
Они нанесли визит одним свежим утром – фигуры всадников словно соткались из тумана. Жюль-Антуан де Труа был вежлив, но холоден, и посматривал на всё вокруг свысока, его племянница Люсиль оказалась очень милой и слегка застенчивой, но её красота и молодость – девушке было не больше девятнадцати – неожиданно больно кольнули Аврору в сердце. Она никогда прежде не испытывала такого чувства и поразилась, поняв, что завидует Люсиль де Труа, такой свежей и юной, словно вобравшей в себя все краски лета, да ещё и одетой по последней парижской моде! Вслед за мыслью о красоте пришла мысль о Леоне, который вполне мог влюбиться в Люсиль, тем более что его прежняя возлюбленная, нередко навещавшая его во снах, тоже была рыжеволосой.
Аврора немедленно обругала себя за такие мысли. Влюбится Леон или нет, в любом случае он никогда не будет принадлежать ей, Авроре, а значит, ей нет смысла ревновать. Если он полюбит Люсиль, значит, у него хороший вкус, а уж если Люсиль ответит ему взаимностью, сын Портоса станет счастливейшим человеком на свете. Впрочем, вряд ли суровый дядюшка такое допустит, подумала Аврора, искоса поглядывая на настороженного Жюля-Антуана, и это странным образом успокоило поднявшуюся в ней бурю чувств.
Как бы Аврора ни завидовала красоте и молодости Люсиль, она не могла не признать, что девушка очень мила и прекрасно воспитана. Когда хозяйка Усадьбы теней, взглянув на Жюля-Антуана, который разглядывал убранство замка с откровенно скучающим видом, насмешливо заметила, что они, конечно, вряд ли смогут чем-нибудь удивить столичного гостя, его племянница поспешно воскликнула:
– Нет-нет, что вы, в ваших краях чудесно! Так тихо, спокойно, нет этих вечных узких улочек, толп народу, так просторно... И пахнет гораздо лучше – дождём, свежей травой, сеном... – она чуть зарделась и умолкла.
– А не навозом, как в Париже, да? – хохотнул её дядя, но тут же осёкся, увидев выразительный взгляд Авроры, брошенный на накрытый стол. – Впрочем, прошу прощения. Не лучшая тема для обсуждения за трапезой.
– И цветы... Здесь столько цветов! – подхватила Люсиль, виновато улыбнувшись Авроре, словно извиняясь за своего дядю. Аврора даже улыбнулась в ответ, хотя про себя подумала, что Жюль-Антуан сказал эту грубость нарочно.
На следующий день, встретившись на прогулке с Бертраном и Леоном, Аврора рассказала им о своих гостях. Бертран по обыкновению хохотнул, Леон меланхолично пожал плечами.
– Люсиль – очень милая девушка, я согласен, – произнёс он, но ни в голосе его, ни во взгляде Аврора не обнаружила ни малейших признаков влюблённости или восхищения. – А её дядя... – он замялся, подбирая слова.
– Смотрит на всех сычом! – заявил Бертран. – Хотя это неудивительно. Вокруг его племянницы, наверное, толпами вьются поклонники – волей-неволей приходится быть настороже!
Аврора задумчиво покачала головой. Конечно, слова Железной Руки были разумны и логичны, но всё же что-то не давало ей покоя. Что-то, связанное с семьёй де Труа, мрачное и тёмное, нависшее, как туча. Неясное ощущение какой-то беды, чего-то неумолимо надвигающегося... Но если она выскажет это перед мужчинами, то выставит себя мнительной, тревожной, шарахающейся от призраков, которых, как известно, не существует. Аврора тряхнула головой и попыталась принять настолько беззаботный вид, насколько это было возможно.
Бертран вскоре с улюлюканьем пустил своего коня вскачь, пугая криком и топотом копыт птиц, вихрем взметнувшихся из-за кустов и с деревьев, Аврора и Леон же поехали шагом, бок о бок. Вороная кобыла бывшего капитана пофыркивала, конь Авроры, гнедой жеребец с белой звёздочкой во лбу, подёргивал ушами. Его звали Цезарь, хотя, на взгляд хозяйки, имя было слишком вычурным для породистого, но не баснословно дорогого и не самого быстрого скакуна.
– Я давно хотел спросить вас... – неловко начал Леон. Аврора, пересилив смущение, подняла на него глаза.
– О чём же? – со всем возможным спокойствием поинтересовалась она, моля Бога, чтобы речь зашла не о его воспоминаниях или сновидениях.
– Железная Рука давно знаком с Маргаритой?
– С Маргаритой? – растерянно переспросила Аврора, от неожиданности не сразу поняв, о ком идёт речь.
– С Гретхен, своей... возлюбленной.
– Ах, Гретхен! Хмм, дайте-ка подумать... Она приехала сюда около двух лет назад и вскоре прослыла прекрасной швеёй. Бертран как-то встретил её, влюбился и очень быстро забрал к себе в замок. Она, бедняжка, рано лишилась родных, да и вообще судьба её не щадила, так что теперь Гретхен по гроб жизни благодарна Бертрану.
– Вы-то откуда знаете про её судьбу? – Леон посмотрел на Аврору, и её охватила дрожь от пристального взгляда чуть прищуренных голубых глаз.
– Она сама мне рассказала, – она покосилась на него и после некоторого раздумья проговорила:
– Я расскажу вам кое-что, только поклянитесь, что дальше вас мои слова не пойдут.
– Клянусь своей честью, – без раздумий ответил Леон.
– Около года назад Гретхен потеряла ребёнка. Она была беременна и не доносила, – Аврора постаралась говорить как можно более сдержанно. Поймав подозрительный взгляд Леона, она торопливо добавила:
– Я уверена, что это произошло случайно, Гретхен не пыталась избавиться от ребёнка, выпив какое-нибудь зелье, или ещё как-нибудь... словом, вы поняли. Не станет мать, убившая своё дитя во чреве, так плакать по нему! И я уверена, этот ребёнок был от Железной Руки! Вы можете считать Гретхен падшей женщиной, но она любит Бертрана – или я совсем ничего не понимаю в людях.
– Клянусь, я ничего такого и не думал о Гретхен! – тут же возразил Леон. – Она очень мила и гостеприимна, у неё доброе сердце, но... – он умолк и помрачнел.