Дети мушкетёров догадывались о его связи с ней, но тактично ничего не говорили об этом, и Леон был им благодарен. Он теперь каждую ночь проводил с Авророй, которая всё ещё гостила в замке Железной Руки. Она отдавалась Леону с какой-то болезненной страстью, какая, он был уверен, никогда не пробуждалась в ней до этого, но порой на лице её даже в минуты наивысшего наслаждения появлялась страдальческая гримаса, и она отворачивалась от него. Иногда Леон слышал, как она тихонько плачет в подушку, но Аврора заверяла его, что он здесь не причём, что её расстраивают воспоминания о Люсиль. Леон старался выплеснуть на неё всю нежность, которая охватывала его в эти минуты, заставить Аврору забыть весь пережитый ужас, но это, кажется, было невозможно, и чем стремительней приближался день его отъезда, тем печальней она становилась.
То, что он вскоре покинет эти края и отправится с сестрой и другими детьми мушкетёров в имение Портоса, было ясно с самого начала и никем особо не обсуждалось. Бертран сокрушался, что лишился такого замечательного стражника, но благодарил Леона за помощь в избавлении от разбойников, желал приятной дороги и приглашал их всех через месяц-другой на свадьбу с Гретхен. Та просто лучилась счастьем, ходила очень осторожно, прикладывала руку к животу, который только-только начал обозначаться под платьем, и склоняла голову, словно прислушиваясь к новой жизни внутри себя. Леон, помня рассказ Авроры о том, как Гретхен потеряла ребёнка, искренне пожелал ей счастья.
И вот наступил день отъезда. Дети мушкетёров уже покинули гостиницу и ожидали во дворе замка. Ранее Железная Рука радушно приглашал их поселиться у него, но все четверо вежливо отказались. Леон распрощался с Франсуа, долго бормотавшим благие пожелания, с Гретхен, крепко стиснувшей его руку, вытерпел медвежьи объятия Бертрана и молча поклонился Авроре. Она сжала его кисть своей, холодной и вялой, почти шёпотом пожелала удачной дороги и отошла. Лицо её было бледным и безжизненным, глаза оставались сухими, но под ними залегли круги.
У Леона, как и всегда за последние дни, сжалось сердце при её виде, но что он мог поделать? Он знал, что Авроре тяжело расставаться с ним, как и ему с ней, ведь они слишком много пережили за эти осенние месяцы, слишком сильно сблизились, но какой был выход? Аврора откажется выходить за него, сделай он предложение, и не поедет с ним в Париж или в имение в качестве любовницы – она для этого слишком порядочна, да и дети мушкетёров, похоже, ей особо не понравились. Она не может покинуть свои родные края, а он не может и не хочет оставаться здесь. Конечно, Леон пообещал навещать её и Бертрана, но все понимали, что встречи эти будут редкими и недолгими.
Он уже стоял во дворе, проверяя подпругу лошади перед долгой дорогой. Дети мушкетёров о чём-то тихо переговаривались, Гретхен шепталась с Анжеликой. Бертран и Франсуа стояли возле крыльца, а вот Аврора удалилась в свою комнату. Леон как раз гадал, проводит ли она его хотя бы взглядом из окна, когда к нему подошла Гретхен.
– Я понимаю, вы обязаны ехать, – тихонько сказала она. – И всё-таки вы ужасно расстроили Аврору. Она старается не подавать виду, но я-то вижу, что на ней в последнее время лица нет. Прошу, приезжайте поскорее, а то она совсем зачахнет от тоски, бедняжка, ведь она вас так любит...
– Вы знаете? – Леон кинул на неё быстрый взгляд. Маргарита посмотрела на него укоризненно.
– Разумеется, знаю. Я ведь не слепая. Я давно вижу, как вы смотрите на Аврору, а она на вас.
– И Бертран тоже знает?
– Не думаю. Разве что догадывается. Но ему, наверное, всё равно: что плохого в том, что двое его друзей любят друг друга? И он не видит, как Аврора страдает. Сейчас он вообще не думает ни о чём, кроме нашего ребёнка, – она смущённо опустила голову и положила руку на живот.
Леон хотел уже сесть в седло, но тут его пронзила мысль настолько внезапная, что он замер, не дотронувшись рукой до поводьев. Он повернулся к Гретхен и с усилием выговорил:
– Кажется, в тот день на рынке вы сказали, что Аврора собирала полынь?
– Да, но это было давно, ещё до того, как выпал снег, – кивнула она.
Леон встряхнул головой, лихорадочно соображая. Зелье, лишившее его памяти, имело горьковатый вкус и пахло полынью, это он помнил совершенно отчётливо. А ещё в первую их встречу Аврора обронила, что сварила это зелье для себя, потому что многое хотела забыть. Конечно, это могло быть простым совпадением, но не собирала ли она полынь для новой порции зелья забвения? И уж не решится ли она выпить её, чтобы забыть и гибель несчастной Люсиль, и отравление Чёрного Жоффруа, и болезненное расставание с Леоном?
– Подождите меня здесь, – обратился он к детям мушкетёров. – Я ненадолго: только кое о чём переговорю с госпожой Лейтон и вернусь.
И под понимающее хмыканье Анри и грустные вздохи Анжелики он кинулся обратно в замок.
***
Сердце Авроры Лейтон разрывалось на части. В начале осени она, глупая девчонка, решившая забыть о безвременной смерти молодого мужа, так тяготившей её, и не имела понятия о том, что такое настоящее горе! События последних нескольких месяцев обрушились на неё с такой силой, что она поражалась, как ещё способна вставать с постели. Она готова была лежать целыми сутками, отказываясь от еды, глядя в потолок или в высокое окно и пытаясь ни о чём не думать. Жюль-Антуан не причинил ей особого вреда – синяки на горле сошли довольно быстро – но теперь её едва ли не каждую ночь мучили кошмары. Она винила себя во всём – в гибели Чёрного Жоффруа, в том, что лишила Леона памяти, в том, что память всё же вернулась к нему, и сильнее всего в том, что не помогла Люсиль, не сумела понять происходящее раньше, не догадалась, не вмешалась, не спасла! Она теперь не заглядывала в чужие сны, боясь снова увидеть что-то, не предназначенное для чужих глаз, и тем самым запустить цепь трагических событий, а её собственные сны были полны боли и страданий. Ей являлись призраки её мужа Виктора, Люсиль, Чёрного Жоффруа, Жюля-Антуана и его слуг, даже Вивьен явилась пару раз.
Осознание того, что она не смогла спасти Люсиль, мучило Аврору днём и ночью, и то, что они с Леоном отомстили за неё, было слабым утешением. От мыслей о том, что пережила эта бедная девушка, и сколько ещё таких Жюлей-Антуанов прячется под крышами богатых замков и бедных домишек, бьёт своих детей и в один момент переходит черту, сколько на свете людей, полностью оправдывающих и одобряющих это, её начинало мутить. Аврора остро ощущала своё бессилие, и от понимания, что она теперь одна, и никто, ни верный Леон, который скоро навсегда покинет её, ни Бертран с Гретхен, которые заняты будущим первенцем, не придёт ей на помощь, становилось тошно. Чем ближе становился день отъезда детей мушкетёров, тем больше её накрывало отчаяние, и в конце концов Аврора решилась.
Новое зелье забвения было сварено несколько недель назад, и его Аврора тоже захватила с собой, перебираясь в замок Железной Руки. Теперь пузырёк с зельем стоял перед ней на столе. Аврора подошла ближе, взяла его в руки, выдернула пробку, вдохнула смесь травяных запахов, посмотрела на ярко-зелёную жидкость и вдруг вспомнила глаза Люсиль де Труа – ясные, цвета весенней зелени. Она с трудом выдержала прощание с Леоном нынче утром. Хотелось броситься на шею, обнять его, осыпать поцелуями и умолять никогда не отпускать её, но такой сцены Аврора не могла себе позволить и лишь слегка пожала бывшему капитану руку, прежде чем отойти. Напрашиваться с ним в Париж или в имение его отца было бы верхом бестактности, ещё хуже было бы намекнуть ему на женитьбу. Леон был волком-одиночкой, как и она сама, как и Жюль-Антуан, хотя Аврору передёрнуло от подобного сравнения. Они не могли ни с кем сойтись, не могли обрести своё счастье. Хотя... Авроре казалось, что она была счастлива те недолгие мгновения, проведённые рядом с Леоном.