Расставание с ним было невыносимым, мучительным, хуже даже вины за смерть Люсиль. Аврора думала, что лучше бы ей вовсе не встречать Леона, чем узнать его, спасти от собственной памяти, полюбить, быть спасённой им и лишиться его так скоро! Она не была к этому готова, и сердце её каждый раз вспыхивало острой болью при мысли о детях мушкетёров, отнимавших у неё Леона. Разумом Аврора понимала, что тут нет никакой их вины, что они всего лишь хотят вернуть своего друга, но её душа никак не готова была смириться с этим. Что ж... значит, настало время забыть и Леона, и Жюля-Антуана, и Люсиль. Дети мушкетёров наверняка уже скачут прочь, Бертран с Гретхен и Франсуа внизу, ей никто не помешает.
«Надеюсь, я не лишусь возможности ходить и говорить», – подумала Аврора и поднесла пузырёк ко рту.
В этот момент тяжёлая дверь с грохотом распахнулась, ударившись о стену. Аврора вздрогнула, едва не выронив из рук пузырёк, но подхватила его со стола и поспешно обернулась. В голове пронеслась мысль, что надо было запереться, но она тут же исчезла при виде Леона дю Валлона, стоявшего в дверях. Грудь его тяжело вздымалась и опускалась, глаза, уставившиеся на пузырёк с зельем, ярко сверкали.
– Этого я и боялся, – выдохнул он, с трудом отводя взгляд от пузырька. – Гретхен обмолвилась, что вы не так давно собирали полынь. Неужели вы всё-таки решились?.. Из-за меня?
– Не только из-за вас, – Аврора отступила, боясь, что он отнимет у неё зелье, губы её искривились. – Из-за всего, что случилось: Люсиль, её дядя, Чёрный Жоффруа... И не пытайтесь мне помешать! Я не хочу помнить обо всех тех ужасах, которые произошли и по моей вине, не хочу помнить о вас... – слёзы подступили к горлу, и голос прервался. – Лучше бы я никогда не встречала вас, – прошептала она, по-прежнему крепко сжимая пузырёк.
– Аврора, – Леон заговорил очень тихо и спокойно, и она подумала, кинется ли он к ней, попробует ли отобрать пузырёк, попытается ли вызвать рвоту, если она выпьет зелье. – Несколько месяцев назад я думал так же. Я забыл о недавно пережитом, забыл, кто мой отец, забыл сестру и де Круаль. Но воспоминания всё равно возвращались – во снах, в смутных ощущениях, в неясных голосах из прошлого. От самого себя не убежишь, и с моей стороны это было трусливым поступком. Вы же не такая, Аврора, вы очень храбрая – за это я вас и полюбил...
– Не пытайтесь подольститься ко мне! – её голос дрогнул.
– И в мыслях не было. Вы видели, как это зелье действует на человека. Оно лишь временно дарит облегчение – но потом боль возвращается сторицей. Собственно, с вином та же самая история. Может, вы и забудете меня – но потом будет гораздо больнее. И ещё хуже будет, если вы вовсе лишитесь памяти, станете беспомощной, как маленький ребёнок. Кто будет заботиться о вас – Жан с Марией, двое стариков? А каковомнебудет жить, зная, что вы сотворили с собой такое из-за меня? Это даже хуже, чем наложить на себя руки – поверьте, я знаю, о чём говорю.
– Если я не сотру себе память, то точно наложу на себя руки, – еле слышно проговорила Аврора. – Или сойду с ума. Я не смогу справиться со всем этим в одиночку, понимаете?
– Зачем же в одиночку? – живо возразил Леон. – Нам вовсе не обязательно расставаться. Я могу пригласить вас поехать с нами – на правах гостьи, конечно же. Могу даже жениться на вас – разумеется, если вы согласны, – поспешно прибавил он, словно испугавшись своей смелости. – Я тоже не хочу покидать вас, Аврора.
– Вы сейчас не шутите? – она свободной рукой утёрла слёзы с лица и шумно втянула носом воздух.
– Я серьёзен как никогда, – заявил Леон. – Я люблю вас и готов на всё для вашего счастья: жениться на вас, увезти с собой в Париж... даже остаться здесь! Бертран и Гретхен наверняка будут рады.
– О нет! – воскликнула Аврора. – Мне до смерти надоели эти места: кажется, здесь всё пропахло смертью, болью и унынием!
– Надо же, – усмехнулся Леон. – А я-то думал, вы обожаете родные края и не покинете их ни за что на свете. Знаете, я начинаю думать, что Рауль был прав, когда сказал мне, что я слишком часто решаю за других.
Аврора посмотрела на пузырёк в своей руке: искрящееся в лучах пробивающегося через окно солнца изумрудно-зелёное зелье, сулившее забвение и спасение. Ещё несколько мгновений, и она швырнула его на пол: осколки разлетелись во все стороны, зелёная жидкость разлилась по доскам, в воздухе тотчас запахло полынью. Леон, напряжённо замерший у двери, рванулся вперёд и, опустившись рядом с бессильно упавшей на колени Авророй, сжал её в объятиях. Голова у неё кружилась, в глазах стояли слёзы, всё тело охватила слабость, и она умоляла Леона не покидать её, не оставлять одну, забрать с собой, увезти куда угодно, лишь бы подальше от этих проклятых краёв, а он прижимал её к груди, гладил по волосам, целовал лоб и виски и шептал, что всё будет хорошо.
– Я думала, я иду правильной дорогой, – плакала она, утыкаясь лицом в грудь Леона и чувствуя, как сильно стучит его сердце. – Но я блуждала во снах и всё время ошибалась, всё время! Я тоже пыталась думать за других людей, я жила как будто во сне, не замечая, что происходит вокруг. Не думала о бедняжке Люсиль, не думала о разбойниках, терзавших местных жителей... Я шла неверной дорогой, дорогой сна!
– Но теперь вы пойдёте другой дорогой, – прошептал Леон, гладя её по голове. – И клянусь, на этой новой дороге ни я, ни мои друзья не оставят вас одну.
Этим же вечером Аврора и все пятеро детей мушкетёров устраивались на ночлег в гостинице – не той, с мрачным седоусым хозяином, а более далёкой. Никто не был особенно удивлён тем, что Аврора решила отправиться в путь вместе с Леоном и его друзьями. Жан и Мария поворчали, укладывая её вещи и седлая верного Цезаря, но вскоре всё было готово, и около полудня шестеро всадников уже скакали по дороге. Про себя Аврора признавалась, что дети мушкетёров оказались более приятными людьми, чем она ожидала, – и чем, судя по всему, считал Леон. В гостинице все, кроме супругов д’Эрбле, остановились в разных номерах, благо многие из них пустовали. Ночью Леон заглянул к Авроре, и она никогда ещё не испытывала такого счастья и такой благодарности, отдаваясь ему. Когда он ушёл к себе, она сразу же провалилась в сон, и ей приснился лес на рассвете, но не заснеженный, а весенний, сплошь усыпанный нежными белыми цветами.
Клубящийся меж деревьев туман исчез, и весь лес был пронизан лучами солнца. В их бело-золотом сиянии к Авроре по первой весенней траве легко шагала Люсиль де Труа. На этот раз она не была бледной, а глаза не казались двумя чёрными дырами – они были того же цвета, что и маленькие листочки на деревьях, волосы отдавали красной медью, кожа испускала то же сияние, что и солнечные лучи. На белой рубашке Люсиль не было крови, и девушка улыбалась той же слегка смущённой улыбкой, что и в их первую встречу.
– Прости, – проглотив комок в горле, выдавила Аврора. – Прости, что мы не смогли тебя защитить. Но мы хотя бы отомстили за тебя, верно? Ты освободилась отнего, так?
Люсиль молча кивнула и улыбнулась ещё шире. Потом она шагнула ближе к Авроре, протянула руку и коснулась её живота. В нём тут же разлилось тепло, фигура Люсиль вспыхнула ослепительным сиянием и исчезла, а Аврора проснулась, чувствуя, что глаза её щиплет от слёз. Она вытерла их, перевернулась на спину и положила руку на свой живот, пока ещё никак не выделяющийся.
Аврора подумала, что ей всё-таки придётся выйти замуж за Леона дю Валлона, ведь он никогда не позволит, чтобы его ребёнок рос бастардом. Что у них будет дочь, маленькая девочка, которая, как надеялась Аврора, унаследует черты матери и глаза отца. Что где-то – кажется, в далёких восточных странах – верят, что душа человека, покидая тело, способна переселиться в другое. Что они с Леоном смогут защитить свою дочь от случившегося с племянницей де Труа.
– Мы позаботимся о тебе, Люсиль, – прошептала она, поглаживая живот. – Мы сделаем всё, чтобы в этой жизни ты была счастлива.
И Аврора улыбнулась первым лучам скупого зимнего солнца, падающим в маленькое гостиничное окошко.