«Интересно, родственницы они или нет, — думала я. — Ведь держатся вместе столь непринужденно. Любопытно, что они думают обо мне, когда я стою тут перед ними в помятой и, разумеется, грязной хлопчатобумажной рубахе, фирменных джинсах и дорогих сандалиях, со швейцарскими часами фирмы „Лонжин“ на руке и настолько скромными серьгами, что их почти не видно».
Их серьги были поистине огромными и весьма выразительными. Такие большие куски серебра четкой геометрической формы вроде бы и носить-то неудобно. Тем не менее эти женщины держались так, словно эти штуковины весили не больше пера. Все три, конечно, были увешаны амулетами, не менее дюжины на каждой, кстати, очень похожими на мой. Они были пришпилены к темным платьям, ярким вышитым блузкам, изысканным платкам и шалям, как и у меня, висели на шее на шнурке или плетеном ремешке.
Рука моя сама потянулась к амулету, который я предусмотрительно спрятала под рубашку. Сердце мое забилось, словно я интуитивно, бессознательно почувствовала, что для меня настал очень важный момент, который изменит всю мою жизнь. Это ощущение трудно поддается описанию… Будто волею судьбы или обстоятельств я подошла к ключевому моменту, к какой-то тайне, готовой вот-вот раскрыться, узнать которую я жутко боюсь. Мне очень хотелось немедленно вынуть свой амулет и показать его этим женщинам в живописных традиционных нарядах, но я не решалась, сама не знаю почему. Причина, скорее всего, крылась в том, что мы еще не успели познакомиться. Этот жест с моей стороны, да еще в столь поздний час, был бы некрасив, даже непристоен, неожидан и груб. Я подождала, пока они освободят для меня место на кровати с веревочной сеткой, возвышающейся над землей всего на несколько дюймов, и с матрасом, обтянутым пестрой шерстяной тканью, и не успела опомниться, как уже лежала под одеялом. Я погружалась в сон, еще понимая, что со мной происходит, мышцы расслаблялись, сознание расплывалось. Меня охватывало состояние, когда восприятие действительности находится в полном равновесии и порой обостряется до невероятности. Перед тем как провалиться в сон, я в течение нескольких мгновений слышала лишь приглушенные голоса, подобные шороху ветра, шелесту листьев или лепету волн, ласкающих берег. Потом все звуки слились в одно слово, повторяющееся вновь и вновь: Лаллава, Лаллава, Лаллава…
Глава 32
Когда я снова открыла глаза, уже совсем рассвело, и в палатке, кроме меня, никого больше не было. Я с наслаждением потянулась, ощущая во всех членах странную негу. Уже несколько лет я не спала так хорошо. Я вышла на воздух и огляделась. Мы находились в сухой долине, где река, давно уже пересохшая, прорезала широкую впадину, заполненную десятками шатров и сотнями людей. Старики в туго намотанных тагельмустах. Их халаты, развевающиеся на ветру, скрывали тощие ноги и кости, обтянутые кожей. Дети с раздутыми животами и огромными глазами. Головы малышей были выбриты, оставлены только одна или две тонкие косички. Группа старух, колдующих возле костров над кастрюлями с едой. Женщины помоложе, ритмически что-то толкущие в деревянных ступках.
За спиной раздался шум моторов. Я оглянулась. Вдали показалась вереница покрытых пылью грузовиков. Женщины побросали свои пестики, подобрали одежды и направились к ним. Эти стройные особы держали спины прямо и горделиво, не позволяли себе бежать со всех ног. Мужчины подавали им из грузовиков мешки с едой, наверное зерно, рис, овощи, растительное масло, финики. Каждая терпеливо ждала очереди получить свою долю.
— Доброе утро, мисс Фосетт. Надеюсь, вы хорошо выспались.
Я оглянулась и совсем рядом с собой увидела вождя туарегов, а с ним и Таиба. Тот смотрел на меня, и глаза его сияли, как две звезды.
— Как вы тут, Иззи? — спросил он.
Я была очень рада видеть его. На душе сразу стало так спокойно, что я поначалу не нашлась что ответить. Мне вдруг захотелось потрогать Таиба, чтобы убедиться, что это действительно он. Меня удержало лишь присутствие Феннека. Я надеялась, что улыбка и так откроет все мои чувства.
— Спасибо, хорошо.