— Слово дал, не мог я...
— Эх, Юрик! Честное слово честному делу служить должно. Правильно говорю, мать?
— Так, так.
— Потому что нечестный человек о твое честное слово ноги вытрет и войдет, куда его пускать не надо. А ты потом отмывай свое слово. Да еще отмоешь ли?
61
За окном старый тополь раскачивался под студеным ветром. Заскрипел он, заохал беспомощно, когда сивер подналег на него. Боялся: не выдержат его старые, застуженные суставы последнюю, может, зимушку, подломятся. Зуб ловил в пол-уха эти стоны, и казалось ему, что на дворе уже начинается зима и над домом ходит снежная сибирская круговерть. Как хорошо, что не зазевался он в дороге, вовремя доехал!
Он рассказывал, и перед ним вставали Ноль Нолич со своими колючками вместо глаз, Мишка Ковалев с расквашенным носом. Мишка так понравился Семену Миронычу, что он шлепнул ладонью по столу: «Во, шельмец-удалец!» Когда рассказывал, как удрал от воровской шайки, Мария Осиповна снова запричитала, а узнав, что такое сотворил Салкин и как он потом разделался с Зубом, она вовсе расплакалась, и Семен Мироныч выпроводил ее в спальню.
— Не сердце у нее, а прям мякушка, — сказал он. — Наревется вот так, а потом неделю хворает. Рассказывая, Зуб сам диву давался: неужели он все это вынес, доехал целым и невредимым? Ехал каких-то шесть дней, а будто целую жизнь прожил. Семен Мироныч больше не перебивал его. Слушал молча, хмуро и все водил пальцем по узору на скатерти, словно стереть его хотел. В конце только не выдержал, спросил сердито:
— Это какая билетерша — невысокая, родинка у нее над бровью? Знаю ее, крикуху. Ни стыда у нее, ни совести, так... глотка одна.
— Господи, господи! — вышла из спальни хозяйка. — За что ж ты такой несчастный, за какие такие грехи? Да куда ж люди-то смотрели, господи?..
Она прижала к себе Зубову голову и гладила теплой рукой по вихрам, теряя в них слезы. Одна светлая капля чиркнула по щеке. Он повернул лицо к хозяйкиному фартуку, будто хотел стереть чужую слезу, да и замер так, подрагивая плечами. И где чьи слезы — разбери...
— Ох, не люблю ж я этого — скрипнул стулом Семен Мироныч. Поднялся, сказал неожиданно тонким голосом: — Ставни, думаю, расшибет, так его и вот этак! Сиверок, чую, наладился...
И вышел.
62
Они пили чай, потому что за длинными разговорами подоспело время ужина. Чай был с черно-смородинным листом, крепкий, какой и должны пить сибиряки. Хозяйка разложила по блюдечкам разного варенья и не успокоилась, пока Зуб не отведал каждого.
— Из костянички вкуснее, правда? — допытывалась она. — Ох, костяники у нас на том берегу бывает — красным красно!
Семен Мироныч пил чай шумно, с томными вздохами, со светлыми капельками на крутом лбу. Выпил три чашки, сказал, что отдых требуется. Внимательно посмотрел на Зуба:
— Вот, Юрик, — Помолчал, собрал мысли. — Это ты потом поймешь, какая у тебя была дорога.
— Я понял, — поднял голову Зуб.
— Понял? Это хорошо. Какая ж она, скажи мне.
Понять-то он, может, и понял, а вот сказать...
Сказать, что трудная, опасная — это еще не значит, что понял. Он улыбнулся и сказал, чтоб отшутиться:
— Стальная.
— Стальная... Во как! — Семен Мироныч поразмыслил и засмеялся. — Слышь мать — стальная! Ведь понял, кажись!
Он снова шумно пил чай, поддевая на кончик ложки костяничное варенье,
— Дороги, Юрик, и должны быть стальными. Дай бог хорошо тебе ходить по ним.
— Ну ты уж, Сень, навыдумываешь. Прям все дороги тебе стальные.
— Все! — убежденно ответил хозяин. — Сопливый, значит не ходи, не то поскользнешься. Юрик-то, он, извиняй, сопли поутер, ему теперь не скользко будет.
— Сень, да ну тебя! — возмутилась Мария Осиповна, — За столом, поди, сидим, не в хлеву,
— Ничего я такого не сказал. Я говорю, злыдни ему уже нипочем.
— Послушать тебя, так на свете одни злыдни.
— Значит, ты меня не тем ухом слушаешь, — улыбнулся Семен Мироныч. — Ты вот Юрика спроси, кого больше — злых или добрых. Он за дорогу всяких повидал. А, Юрик?
Зуб думал, что не обязательно на этот вопрос отвечать, но хозяева смотрели на него и ждали. Зуб слегка смутился, поставил чашку:
— Добрых, конечно.
— Ох, сынок, — вздохнула Мария Осиповна, — что ж тебе-то они мало попадались?
— Дак ведь как бывает, — вступился хозяин. — Весь луг пройдешь, добрая трава не пристанет, а попадись один репей — обязательно вцепится, стервец.
Засиделись они. Мария Осиповна взглянула на ходики и ахнула:
— Всех заговорил, старый! Время пора знать.
— Пора, — согласился Семен Мироныч. И Зубу: — Завтра прям с утра письмо пиши, пусть документы высылают. Я, если не остыну, приписочку сделаю воспитателям твоим расхорошим, так их и вот этак. Отойду, так и бог с ними. А дальше я знаю, что будем делать.
— Сень, это что ты знаешь? — с подозрением спросила хозяйка уже из другой комнаты, где ладила постель гостю.
— Завтра скажу, — подмигнул Семен Мироныч Зубу.
— Уже что-то выдумал. Говори сейчас, — напирала та. — Он выдумал, а у нас, вроде, головы нет.
— На твоей голове волос длинный...
— Ладно, ты мой волос не задевай. Слышишь, что спрашиваю?
— Вот въелась, — усмехнулся старик. — Работать будет, что я еще могу выдумать. И учиться тоже, коли захочет.
— Правильно. Только ты, Сень, с директором шахты сам поговори.
— Вот с директором и не буду говорить.
— А чего б тебе не поговорить? Вы с ним ручкаетесь, поклоны бьете...
— А того не поговорю, что он к Леньке поедет ГЭС строить.
— Ишь, чего надумал, старый! — вылетела из комнаты Мария Осиповна. — Хватит с него, наездился! Ему что, тут плохо будет?
— Ну, пошла... — махнул рукой Семен Мироныч.
— Или у нас места мало? Вон, три комнаты. Выдумал! Если б не выдумки твои, так сыновья бы не летали по белу свету, а сидели б при отце-матери. А ты и его хочешь за ворота выпроводить! Василия бы постыдился! Был бы жив, так он не выдумывал бы, чего не надо...
Слеза перехватила слово, и Мария Осиповна вернулась в комнату. Зубу неловко стало, что из-за него раздор вышел. Кто он такой, если посудить, чтобы из-за него хорошие люди ссорились?
— Сеня! — успокоившись, крикнула хозяйка. — Выкинь из головы, добром прошу!
Но Семена Мироныча слезы эти ничуть не тронули. Он даже как-то повеселел.
— А пока мы с тобой рыбку половим, — снова подмигнул он Зубу. — Рыбы у нас, скажу тебе, — невпробор!
— Бессовестный ты, Сеня, — корила Мария Осиповна, но хозяин и ухом не повел.
— Будут с Ленькой большую ГЭС строить, — мечтательно сказал он. — Саяно-Шушенскую. Всю землю электричеством зальют. А я еще съезжу да посмотрю, чего они там мне нагородят.
— Да что ты за него расписываешь? — возмущалась из другой комнаты хозяйка. — Он и сам с головой. Как захочет, так и будет.
Однако спрашивать, как захочет Зуб, они не стали. Понимали, видимо, что ему надобно пообдумать это дело. Да и время терпит. Когда еще документы придут.
63
После бесконечного лязга вагонных колес эта ночь была неправдоподобно тихой. Иногда Зубу казалось, что у него уши заложило. Или белый свет онемел. Но редкий, утихающий скрип старого тополя подсказывал, что ничего такого не случилось.
Не мог заснуть он, Юрий Зубарев. Долго лежал с открытыми глазами, и в голове роились разные мысли. Вспомнился Мишка Ковалев. Подумал, что завтра надо будет писать два письма. Второе — ему, Мишке. Пусть кончает училище и приезжает к нему на ГЭС.
Почему на ГЭС? Разве он уже решил?
Решил, решил. Как сказал Семен Мироныч, дороги все должны быть стальные...
Лежал он, не смея шевельнуться.
Чтобы не спугнуть то, что с ним происходит.