Выбрать главу

Теперь рассказ продолжал брат Питер. Он объяснил, что Гидеон отправится в Чарльстон и будет заседать в конвенте. Рэчел заплакала. Гидеон стоял, глядя в землю, и ковырял траву ногой. Марк и Джеф надулись от важности: теперь они целую неделю будут задирать нос перед своими приятелями.

— Господу хвала! — возгласил брат Питер.

— Аллилуйя! — отозвались все.

Потом они разбились на кучки; каждому из побывавших на голосовании не терпелось рассказать о всех чудесах, которые он видел.

Этой ночью Рэчел и Гидеон опять были вместе; они лежали на соломенном тюфяке, прислушиваясь к ровному дыханию детей; они прислушивались к кваканью лягушек в пруду и щебету ночных птиц.

— Не плачь, — уговаривал Гидеон.

— Боюсь.

— Чего ты боишься?

— Ты ушел, и я боялась.

— Ведь я вернулся.

— Опять уйдешь — в Чарльстон. — Она выговорила это слово со страхом, как название какого-то баснословного места, где-то в другом мире.

— И опять вернусь, — нежно сказал Гидеон. — Глупые женщины, плачут, когда праздник. Неграм будет лучше. Всегда было плохо, теперь лучше. Это большой праздник, детка. Прижмись ко мне. Это новый день. Мне тоже страшно, но не за тебя и детей.

— Почему тебе страшно?

— Я дурак, — с горечью сказал Гидеон. — Большой черный дурак. Ничего не знаю. Читать — не знаю, писать — не знаю; только свое имя.

— Брат Питер не дурак.

— Ну так что?

— Он вышел вперед и говорит: вот этот негр, Гидеон, он будет делегат. Там много негров, пятьсот человек, все выбрали тебя. Почему?

— Не знаю.

Рэчел тихо и блаженно заплакала. Она всегда плакала, когда была счастлива, когда случалось что-нибудь хорошее. Она зашептала мужу: — Гидеон, милый Гидеон, помнишь, ты уходил в солдаты? Я плакала, плакала, а ты сказал: мужчина должен итти воевать, я иду. И теперь то же самое, Гидеон.

— А что?

Она приложила губы к его уху и стала напевать: «Негр на поле собирает хлопок, собирает хлопок, думает о милой о своей...»

И под этот напев Гидеон уснул — под этот напев и под смутный голос воспоминаний, надежды и страха.

О том, как Гидеон и брат Питер беседовали между собой

На утро за завтраком вся семья была в сборе, и Гидеон с гордостью подумал, что мало кто так богат, как он у кого еще есть такая жена, как Рэчел, двое сильных сыновей и такая хорошенькая маленькая дочка, как Дженни? Мальчики были непокорны я упрямы, но таким был в юности и он сам; на спине у него до сих пор сохранились шрамы от сотни ударов плетью — живое доказательство того, насколько он был упрям.

Они уже принялись за горячую кукурузную лепешку, политую патокой, как вдруг в дверь просунул голову брат Питер и сказал:

— С добрым утром, брат, с добрым утром, сестра, с добрым утром, дети.

Его не пришлось долго упрашивать сесть с ними за завтрак. Запах жареного теста наполнял хижину, так что у всякого начинали течь слюнки еще раньше, чем он успевал положить кусок в рот Брат Питер не поскупился на похвалы. Кроме того, в кармане у него оказались сахарные леденцы для детей. Рэчел особенно благоволила к тем, кто нахваливал ее стряпню, — а служителю божию не обязательно быть кислым, как уксус; таких и то уж слишком много.

После завтрака брат Питер спросил Джефа: — Сынок, можешь ты поработать за Гидеона?

— Могу, — кивнул Джеф.

Гидеон и брат Питер пошли к закрому для кукурузы и сели наземь, прислонившись спиной к дощатой стенке, вытянув ноги. Здесь их пригревало солнце, а из долины веял прохладный утренний ветер. Подошла собака и легла рядом. Оба сорвали по травинке и принялись их жевать.

— Когда думаешь итти, Гидеон? — спросил брат Питер.

— В Чарльстон?

— Угу.

Прошло немало времени, а Гидеон все не мог собраться ответить. Брат Питер сказал: — Почему боишься?

Откуда взял, что боюсь?

— Слушай, Гидеон, ты и я, мы давно знаем друг друга. На пасху тебе тридцать шесть лет. Почему я помню? Вот почему. Твоей маме пришла пора, она легла на спину, ты у ней в животе, она кричит: «Господи боже, Иисусе Христе, помираю». Мне тогда — четырнадцать лет. Твой отец говорит: «Питер, беги, скажи хозяину, Софи помирает». Я побежал, а старый Джим Блейк, надсмотрщик, говорит: «Все негритянки, как рожать, так кричат — помираю. Доктора? Еще чего!» Бабка Анна, повитуха, она трое суток возле твоей мамы, потом ты родился, но твоя мать умерла. Тогда Джим Блэйк порет меня плетью и божится мистеру Карвелу, я ему ничего не говорил. Вот почему я помню, когда ты родился. Я помню, мы с тобой работали в зной на хлопковых полях. Я помню, мы с тобой толковали — зачем негру жить. Ты сказал: «Я убью себя, лучше заснуть навек, чем такая жизнь». И это я, Гидеон, это я, благодарение богу, вразумил тебя, какой это страшный грех. Когда ты уходил драться вместе с янки, к кому ты пришел?