А дела у него и так было по горло: приближалась зима. Летом живется легко, все и жили себе без забот; приходилось им напоминать, что надо подумать о том времени, когда наступят холода. Всю последнюю неделю негры под руководством Гидеона заготовляли дрова в лесной полосе, которую называли Нижним участком. В прежнее время, когда на плантации был надсмотрщик, намеченную делянку вырубали всю дочиста, потом уволакивали бревна и ветки; на порубке оставалась щетина из пней высотой в два фута, которые и гнили там год за годом. Теперь Гидеон, уже обдумавший это заранее, предложил делать иначе: предварительно подкапывать дерево, а затем валить его вместе с корнями.
— Двойная работа, — сказал кто-то. — Зачем?
— Легче выворотить дерево с корнем, чем потом корчевать пни.
— Кому надо корчевать пни?
— Не знаю, кому, — сказал Гидеон. — Не знаю, чья будет эта земля, но, может, придет время — будет наша.
— Придет время, тогда и сделаем.
Спор грозил затянуться на целый день, но тут на Гидеона нашло вдохновенье: он предложил проголосовать. Едва он это вымолвил, как тут же усомнился: можно ли этот чудодейственный способ применять к такому обыденному делу, как рубка дров? Но мысль эта всем понравилась, и в наступившей тишине Гидеон велел каждому подать голос, сказав «да» или «нет». Хотя мужчины и участвовали в выборах в конвент, все же и для них техника голосования была неслыханным новшеством. Поднялись споры о том, можно ли одному человеку говорить только «да» или только «нет» или можно сказать сразу и «да» и «нет». Но, в конце концов, чудесное средство было применено и отлично подействовало: предложение Гидеона выворачивать деревья вместе с корнями прошло значительным большинством голосов.
В другой раз, когда Трупер, огромный и сильный, как вол, стал жаловаться, что он напилил уже в три раза больше дров, чем ему нужно, а маленький и хилый Ганнибал Вашингтон не наработал и половины, Гидеон опять прибег к голосованию. Но на сей раз возникло еще новшество: мужчины отложили инструменты и принялись обсуждать самый принцип совместной работы. В старые дни при надсмотрщиках они всегда работали вместе — и это вошло у них в плоть и кровь. Только теперь, когда они стали свободны, они впервые усомнились — а нужно ли это? Почему бы каждому не работать отдельно, только для себя? Если не в этом свобода, так в чем же?
Нововведение, предложенное братом Питером, состояло в том, чтобы со всех сторон обсудить вопрос, прежде чем ставить его на голосование. Ганнибал Вашингтон, с искаженным от гнева маленьким, сморщенным лицом, кричал Труперу:
— Пили один! Для себя! А что напилили, не надо поровну! Не считать! Чего смеешься, туша черномазая!
Трупер замахнулся на него топором. Гидеон и другие негры растащили их в разные стороны. Брат Питер кричал:
— Стыд и срам, проливать кровь за такое!
Спорили целый час, пока не охрипли, и на этот раз Гидеон едва-едва собрал большинство. Позже он сказал брату Питеру:
— Трудно!
— Кому легко?
— Башка трещит. Взрослые люди — крик, драка! Как дети.
— Гидеон, они не знают — работать вместе, работать порознь. Они как дети, верно. Ты хочешь сразу — а они вчера рабы, год назад, два года назад. Пройдет время, поймут.
Но время шло и приносило новые беды. Выборы в конвент были, как начало нового дня, яркая огненная заря. Но после так ничего и не случилось — и жизнь пошла по-старому. Гидеон стал замечать, что негры все чаще заглядывают в окна большого господского дома. Там было полно красивых вещей, и все только об этих вещах и говорили. А против Гидеона у многих был зуб, ибо когда в прошлом году солдаты из какой-то расформированной южнокаролинской части, проходя через плантацию, вломились в большой дом, взяли, что им понравилось, а остальное раскидали, именно Гидеон велел все собрать и отнести назад, а дом снова заколотить. Когда его спрашивали: «Зачем?» — он отвечал: «Это не наше». —
«А платье, что носим? А хижины, где спим? Какая разница?» — «То необходимое, а это нет», — отвечал Гидеон.
А теперь он нашел у Марка серебряную ложку, которой неоткуда было взяться, как только из большого дома.
Значит, что же? — Марк тайком пробрался в дом? Дом велик — столько комнат, столько входов, и выходов, нетрудно где-нибудь оторвать доску и забраться внутрь. Но в первый раз Гидеон не знал, как ему поступить со своим ребенком. Раньше он всегда знал, никогда даже и не задумывался; но теперь его страшило и угнетало сознание своего беспредельного невежества. Каждый вечер он садился у огня со списком слов в руках, которые написал для него брат Питер. «Мущина, женщина, доч, ты, негр, белай, возми, авца» и так далее, — гора новизны, перед которой он стоял ошеломленный и оробелый. Хорошо и дурно, правильно и неправильно, эти великие постоянные величины превращались во что-то изменчивое и подверженное сомнению, — и вместо того, чтобы строго наказать Марка, Гидеон неуверенно спросил: