В Карвел пришло письмо — в первый раз с тех пор, как уехал надсмотрщик. Голосование было уже давно, больше месяца тому назад, и никто не увидел связи между этими двумя знаменательными событиями. Однажды в середине дня по колумбийской дороге подъехала двуколка, и из нее не спеша, с тем ленивым, небрежным видом, который он особенно подчеркивал в обращении с бывшими рабами, вылез старый Кэп Холстин, почтмейстер, Кэп Холстин был почтмейстером до войны и сохранил свою должность во время войны и после — сперва при мятежниках, потом при янки, потом опять при мятежниках и опять при янки.
Произошло это не потому, что он был такой уж лойяльный человек: наоборот, этот старый ругатель, вечно с табачной жвачкой за щекой и вечно плюющийся табачным соком на все стороны, ненавидел конституцию и поносил ее с утра до вечера; и если он видел флаг Соединенных Штатов, то отворачивался. Но он был единственным человеком, который во время военной и послевоенной сумятицы знал, где кто живет; он, единственный, знал, кто жив, а кто умер, кто остался дома, а кто уехал — в Чарльстон, Колумбию, Атланту или на север. И он, единственный, знал в этих краях почти всех освобожденных рабов — а их была не одна тысяча. Поэтому военные власти оставили его почтмейстером, хотя он и ругал их день-деньской и клялся, что еще доживет до того времени, когда собственными рунами убьет республиканца. Теперь он подъехал к Карвеловскому поселку и заорал:
— Эй вы, черные скоты!
Надо отдать ему справедливость — он не боялся ничего на свете. Все, кто был дома — мужчины, женщины, девушки, мальчишки, — выбежали на дорогу и окружили его. Он сплюнул в дорожную пыль, потер руки и вынул из кармана длинный коричневый конверт. Он оглядел его прищу-рясь, затем спросил:
— Кто из вас, черномазых ворюг, называется Гидеон Джексон?
Гидеон глядел на него с улыбкой. Ему нравился Кэп, он сам не знал, почему. Пожалуй, его чувство лучше всего выразил брат Питер, когда однажды сказал: «Этому отмолиться — очень много молитв надо!» Гидеон выступил вперед, и Кэп, отлично его знавший, оглядев его с головы до ног, спросил:
— Гидеон Джексон?
— Угу.
— Подпишись вот тут.
— Слушаю, сэр.
Холстин протянул ему огрызок карандаша. — Писать умеешь? Если нет, поставь крест — вот здесь.
— Я умею писать, — сказал Гидеон. «По крайней мере свое имя», — добавил он мысленно. Он принялся выводить его под насмешливым взором Кэпа. Негры так тесно сгрудились вокруг, что было трудно дышать. В первый раз Гидеон публично демонстрировал свои познания в искусстве письма, и негры шопотом восхищались его ученостью. Затем старый Кэп опять забрался в свою двуколку, повернул ее, хлестнул мула и укатил по той же дороге, по которой приехал.
Гидеон перевернул письма В левом верхнем углу было напечатано:
«В случае неотыскания адресата в десятидневный срок вернуть генералу Э. Р. С Кэнби ОАСШ 1.
Колумбия, Ю. К. В. В. О.»
Гидеон разобрал почти все, он только не мог понять, что означают эти вереницы больших букв. Брат Питер, заглянув ему через плечо, сказал:
— Генерал Кэнби, это главный янки, он теперь у нас всем управляет. Ю. К. — это Южная Каролина.
В. В. О. — это, наверно, Второй военный округ, — как на выборах. А остальное — бог весть, что это такое.
В противоположном углу конверта значилось:
«Правительственный пакет.
За употребление для частных надобностей в целях избежания почтового сбора штраф 100 долларов».
Это уже ни брат Питер и никто другой в окружавшей Гидеона толпе понять не мог. В середине конверта стоял адрес:
«Гидеону Джексону, эсквайру.
Плантация Карвел.
Карвел, Ю. К. В. В. О.»
Брат Питер громко прочитал имя и фамилию, но на «эсквайре» запнулся. Он никогда не видал этого слова, понятия не имел, что оно значит, и не знал, как его произнести. Он попробовал это сделать про себя, беззвучно шевеля губами. Потом попробовал Ганнибал Вашингтон, знавший, как пишется с десяток слов. Потом Мэрион Джеферсон, который чуточку научился читать, когда был в федеральной армии. Больше грамотных в Карвеле не имелось, и после этого все только стояли молча и во все глаза глядели на конверт. Наконец, Гидеон спросил: