«В последние дни я слышал, как мои товарищи делегаты спорили о том, можно ли сделать обучение обязательным как закон. Я слышал, они говорили — принудительное обучение противно разуму и праву. Я не согласен. Если б не было закона носить платье, может, люди ходили бы голые. Но приходится носить платье, потому что это закон, и они скоро привыкают. Я думаю, что скоро, через пять или десять лет, люди привыкнут, что надо ходить в школу, хочешь или нет. Почему рабовладельцы продавали негра, когда узнавали, что он умеет читать и писать? Я вам скажу: потому, что только неграмотный может быть рабом. Демократия и равенство не могут быть понятны человеку, который не умеет грамоте, чтобы узнать, что это такое. Народ не может быть свободен, если не знает, что такое свобода».
Целую ночь он потратил, чтобы написать эту крошечную речь, а произнеся ее, сошел с трибуны с отвратительным чувством: как все это беспомощно, какие все фразы корявые и нескладные — и совсем не передают того, что он хотел и обязан был сказать. Однако после его выступления Кардозо подошел к нему и спросил:
— Где вы скрывались все это время, Гидеон?
— Скрывался?
— Вы куда-то исчезаете после каждого заседания.
— Учусь, — сказал Гидеон.
— Каждый вечер?
— Каждый вечер.
— Ни отдыха, ни развлечений, — задумчиво проговорил Кардозо. — И вы ни с кем не видитесь? Это ведь тоже нехорошо.
— Я бываю на заседаниях.
— Да, конечно... Но я хотел бы познакомить вас кое с кем, белыми и неграми. Вам нужно поближе узнать белых — узнать, что они думают, говорят, делают. Нам придется работать с белыми, Гидеон, и чем дальше, тем во все более тесном общении.
— Похоже, что так, — кивнул Гидеон.
— Приходите завтра ко мне обедать.
— Обедать? — Гидеон колебался, но Кардозо настойчиво повторил: — Приходите, очень вас прошу.
— Хорошо.
— Но сейчас я не об этом хотел говорить. Меня поразило то, что вы сказали о принудительном обучении. Я этим вопросом особенно интересуюсь и считаю, что если мы на этом провалимся, то провалим и всю конституцию. На той неделе этот вопрос передается в комиссию. Хотите войти в состав комиссии, Гидеон?
Гидеон воззрился на Кардозо, но у того в глазах не было и тени усмешки. И Гидеон согласился.
— Я очень рад, — сказал Кардозо.
Незадолго до этого разговора Гидеон однажды решил, что ему необходимо завести новый костюм. Старые брюки, несмотря на все заплатки, которые клала на них миссис Картер, с каждым днем все больше приходили в упадок и грозили скоро закончить свое существование. Не проходило дня, чтобы старый сюртук, с самого начала слишком тесный, не лопался где-нибудь по шву. Джекоб Картер за два доллара сшил Гидеону пару отличных башмаков, но с костюмом надо было что-то предпринимать. Миссис Картер не раз говорила, что это срам — делегату ежедневно являться в конвент в таких отрепьях.
— Костюм стоит денег, — сказал Гидеон. — А деньги я могу лучше употребить.
— По костюму судят о человеке, — возразила миссис Картер. Так что, в конце концов, Гидеон собрался с духом и пошел к дядюшке Бэдди, ютившемуся в хибарке на заднем дворе у богатого плантатора Генри. У семьи Генри был в Чарльстоне на Рэтледж авеню большой белый дом в георгианском стиле, а дядюшка Бэдди был их рабом во время войны, и до войны, и вообще сколько себя помнил. Лет ему было далеко за семьдесят, а то и все восемьдесят. Генри выучили его на портного, и он больше чем полвека просидел на столе, скрестив ноги, в своей убогой хибарке за шитьем бальных платьев и платьев из золотой парчи и мужских костюмов из тонкого серого, черного и коричневого сукна. Когда пришло освобождение, он остался, где был; Генри разрешили ему пользоваться хибаркой за то, что он по-прежнему обшивал семью; вся разница была в том, что теперь он иногда брал со стороны заказы за деньги.
Гидеона к нему послал Картер. Старик оглядел Гидеона с головы до ног, поморгал и промолвил: — Тебе и конца-краю не видно. Откуда возьму столько сукна — одеть такого дылду!
— Да мне не какой-нибудь особенный, — сказал Гидеон. — Пусть покороче, только бы можно носить.
— Что значит — не особенный? Я шил костюмы всем Генри — сорок, пятьдесят лет. Не учи меня шить костюмы.
Гидеон извинился, и через две недели костюм был готов. За десять долларов — брюки, жилет и сюртук безупречного покроя из тонкого черного сукна. Гидеон написал Рэчел:
«Дорогая жена Рэчел!