— Столько негров, как в этом конвенте, я, честное слово, за всю жизнь не видал. Сперва я было решил: нечего мне тут делать, видно, надо уезжать домой да поднимать бунт! Не желаю жить в негритянском царстве!
— Напрасно вы так... — мягко сказал Гидеон.
Книга известного американского поэта XIX века Уота Уитмэна. (Прим. перев.)
— Да. А теперь я думаю: кто его знает, может, и в самом деле можно неграм и белым жить вместе. Хотите потолковать со мной об этом?
— Буду очень рад, — сказал Гидеон.
Некоторое время они шли молча: ни тому, ни другому не было по силам разом опрокинуть столь давно разделявшую их преграду. Они шли по узким улицам Чарльстона; они шли вдоль белых стен, которыми дома отгородились от всего мира; они шли по ярким лужицам солнечного света, и, наконец, Клэй сказал:
— Что делает человек, когда создается новый мир? Или сам его строит, или старается его разрушить. И вот те господа, что уже наладились его разрушать, мне очень не нравятся.
Гидеону мало приходилось спать в эти дни. Работа в комиссии сблизила его с Кардозо, и он не обижался, когда этот ловкий вылощенный мулат пользовался им как тараном. Один был продуктом культуры, другой только ее хлебнул и уже был опьянен ею. Оба соединили усилия ради достижения одной цели — всеобщего обязательного обучения, которое оба считали в известном смысле краеугольным камнем всей новой конституции. У них была сильная поддержка, но была и оппозиция; несогласные уговаривали их:
— Пойдите на компромисс! Нельзя требовать, чтобы население, сплошь неграмотное, все поголовно посылало детей в школы!
— Почему?
— Они не пошлют.
— Так сделаем обучение обязательным.
— Кто будет работать в поле, если вы из всех сделаете адвокатов?
— Не все идут в адвокаты, даже в Новой Англии, где процент грамотности так высок. Грамотный человек так же хорошо может работать в поле, как и неграмотный.
— Белые не пойдут в одну школу с неграми.
— Так построим отдельные школы для тех, кто иначе не может. Но все дети, черные и белые, должны ходить в школу.
— Это бред! Никогда еще у нас не было такого закона.
— Ну, а теперь будет. Надо же когда-нибудь начать.
— Как могут каролинские негры осуществить то, что не удавалось самым передовым людям в мире?
— А мы попробуем.
Наконец комиссия внесла законопроект на обсуждение, и разгорелись жаркие и продолжительные дебаты. Гидеон с удивлением отметил, что поддержка пришла оттуда, откуда ее меньше всего ожидали, — со стороны южан, белых бедняков, которых газеты поносили еще яростней, чем негров, — презренной «белой швали», долговязых и сухощавых людей с соломенными волосами и медлительной речью, которых послала в конвент безземельная и нищая масса издольщиков, ютившаяся в болотистых низинах или в глухих лесных углах. Андерсон Клэй встал и завопил во весь голос:
— К чорту! Я за! Если нельзя иначе, как чтоб негры и белые ходили в одну школу, — пускай! Все равно, я за школу, хотя бы и такую! Я могу сидеть в конвенте с неграми, ну и мой сын может ходить в школу вместе с негритянскими детьми!
Клэр Бун из болотного района Пи-Ди сказал:
— Я был на войне. Я три года провоевал, пока научился читать так, чтоб уметь прочитать газету, книгу. Мои два брата погибли на войне — ради чего? Война за то, чтобы горсточка рабовладельцев не потеряла власть? И за это мы воевали! Мы не знали, господи боже мой, откуда нам было знать! Нет, довольно! Дайте нам знание, знание! Обучайте народ, и наплевать мне на последствия! Сидим тут, народные представители от всего штата, и слово правды вымолвить боимся — ах, ах, какие будут последствия!
Речь Гидеона была очень короткой.
— Сохранить свободу без борьбы нельзя, — сказал он. — Я теперь немножко знаю историю, и я вижу: вся она — от начала до конца — борьба за свободу. Самое сильное оружие — это знание. И я говорю: вооружайтесь!
На следующий день, резюмируя прения, Кардозо сказал:
— Вчера некоторые из выступавших с большой убедительностью доказывали нам, что мы обязаны включить в текст конституции все возможные меры, какие позволят нам достигнуть примирения с нашими противниками. Никто так не жаждет примирения, как я; я готов на уступки; но решать, что именно мы уступим, нужно с большой осторожностью. Кто наши противники? Во-первых, среди них есть группа лиц, которые все равно будут против нас, что бы мы ни сделали, — примирение с ними невозможно. Они возражают не столько против конституции, которую мы можем выработать, сколько против самого факта, что мы заседаем в конвенте. Их враждебность имеет столь глубокие корни, что никакие наши старания создать угодную им конституцию эту враждебность не смягчат. Во-вторых, есть группа лиц, которые упрашивают нас выработать такую конституцию, которая будет удобна для наших врагов, обещая, что если мы так сделаем, они перейдут на нашу сторону. И, наконец, есть третья группа — люди, честно сомневающиеся в нашей способности выработать конституцию. К этим я отношусь с уважением и уверен, что если мы построим свою конституцию на прочной основе республиканского правительства и либеральных принципов, наиболее ясные умы этой группы примирятся с нами.