— Потому что весь наш штат, да и весь Юг, за исключением горсточки наших противников, лишь в том случае может на что-нибудь рассчитывать в будущем, если сам себя вытащит за волосы. Вы это сделали — вы и еще сотни таких людей, как вы. Мы с вами разные люди, Гидеон, во многом мы никогда не сойдемся. Вы боец, при всей вашей мягкости, я иначе смотрю на вещи. Но у вас есть многое, чего мне недостает: большой размах, большая сила. На что вы ее употребите?
— Если она есть, — усмехнулся Гидеон. — Может, есть, может, нету, я не знаю. Мне надо подумать, мне надо учиться. Я невежда, Фрэнсис. Если бы три месяца тому назад я понимал, какой я невежда, разве бы я посмел браться за такое дело!
— Гидеон, прежде чем решать, подумайте. На этих днях состоится собрание делегатов, членов республиканской партии. Я один из них. Подумайте вот о чем, Гидеон: партия Эба Линкольна выступит на выборах, и она победит — мы это уже видели на выборах в конвент. Это означает, что в наших руках будет вся законодательная власть штата и весь административный аппарат, конгресс штата, сенат штата — все, сверху донизу. Вы с самого начала были участником этой борьбы; частица новой конституции, пусть
хоть небольшая, создана вами. Теперь вам представляется возможность продолжить, проводить законы в жизнь...
— Как это? — задумчиво спросил Гидеон.
— Мы хотим выставить вашу кандидатуру в сенат штата.
Гидеон покачал головой.
— Почему нет?
— Не выйдет, — сказал Гидеон.
— Боитесь?
— Теперь я уже ничего не боюсь, — усмехнулся Гидеон. — Нет, просто не выйдет. Я знаю, кто я. Через год или через пять лет — может быть, сейчас — нет. Не гожусь.
— Годитесь, Гидеон. Больше, чем многие из тех, что будут там заседать.
— Может быть, — пожал плечами Гидеон.
— Вы подумаете об этом?
— Нет. Поеду домой.
— А если я скажу, что вы неправы, Гидеон?
— Что делать? Я поступаю, как считаю лучше.
— Выходит, что уговаривать вас бесполезно?
— Боюсь, что да.
— Очень жаль, — искренне огорчился Кардозо.
Они пожали друг другу руки, и на прощание Кардозо сказал:
— Знакомство с вами мне очень много дало, Гидеон.
— Почему, сэр?
— Может быть, и я когда-нибудь вернусь домой.
Настал день отъезда. Миссис Картер, обливаясь слезами, заключила Гидеона в объятия я поцеловала его в губы. — Если будете еще в Чарльстоне, Гидеон, приезжайте прямо к нам. — Старики суетливо собирали его в дорогу: уложили ему коробок с едой, Картер принес пару высоких черных ботинок на пуговках, которую сшил для Рэчел. Гидеон хотел заплатить за них. — Нет, нет, это ей подарок от нас, Гидеон. — Другим подарком была библия. — Она поддержит тебя в трудную минуту, — сказал Картер. — Ты добрый малый, Гидеон, но послушай меня: обрати свое сердце к богу! — Гидеон понимал, как одиноко им будет, после его отъезда. На прощанье они устроили роскошный обед: жареные куры, креветки, горячие кукурузные лепешки, тушеные овощи — и гостей набралось столько, что маленький домик едва их вмещал. Это было неожиданностью для Гидеона. Пришли все соседи — ближние и дальние, каждый хотел пожать ему руку, и слез было больше, чем на похоронах. До сих пор Гидеон воспринимал конвент и конституцию как нечто обособленное, вне связи с людьми, их слезами и смехом, их гордостью...
Он провел час с Андерсоном Клэй, и тот сказал ему:
— Гидеон, я не согласен с теми, кто сейчас пляшет от радости и поет аллилуйя. Мы только положили начало — и еще, может быть, все развалится. Но тогда мы начнем сызнова. Нас много — везде кто-нибудь да найдется, и мы узнаем друг друга.
— Мы узнаем друг друга, — сказал Гидеон, крепко сжимая руку высокого, сухощавого, краснолицего фермера.
Но уже все шло мимо него, все двигалось дальше без его участия.
Он отошел в сторону, но маленький мир, в котором он последние три месяца был одним из колесиков, неудержимо катился дальше, переживая новые перемены и новые волнения. Как ни хотелось ему поскорей увидать своих, ему все же взгрустнулось, когда он стал упаковывать свои книги — теперь уже порядочную стопку — и укладывать свои пожитки в небольшой дорожный мешок. Билет на поезд лежал у него в кармане: теперь уж он не пойдет пешком! Но в каком-то смысле он завидовал простаку-негру, который три месяца тому назад отшагал сто с лишком миль по дороге с заброшенной плантации в город Чарльстон.
А в Карвеле неужто так ничего и не изменилось? Старик-негр, который вез его последние двадцать миль пути — от станции до Карвела — в запряженной мулом ветхой двуколке, ничего не слыхал о конвенте, о волнениях, в Чарльстоне, о всех великих событиях, коих Гидеон был участником. — Конвент? Не знаю, не слыхал... — И он принялся рассказывать местные новости — такие же, как всегда: рождения, смерти, мирные дела неторопливой сельской жизни и случаи насилия и преступлений, взрывающиеся там и сям, как маленькие скрытые вулканы: — Буллеров мальчишка пошел в город, шел, никого не трогал, а пятеро белых напали на него, избили дубинками, а потом повесили на дереве... — За что? Что он сделал? — Ничего не сделал, просто шел в город... — Старик рассказал еще, что по ту сторону большого болота строят железную дорогу и через болото будут прокладывать дамбу: — Рабочих набирают. По доллару в день платят. — Неграм тоже по доллару? — осведомился Гидеон. — По доллару. Это янки строят. — А что нового в Карвеле? — В Карвеле — не знаю, давно там не был. — Ну, может, хоть слыхал что-нибудь? — А чего тебе надо? — сердито сказал старик. — Чего тебе не терпится? Приедешь — узнаешь, не сто лет ждать. Да и что там может быть нового? Корова принесла теленка, негритянка ходит с брюхом — чему еще быть? — И Гидеон умерил свое любопытство и терпеливо стал слушать подробный отчет о том, какая погода была в прошлом месяце и какая на прошлой неделе, а теперь уже, слава богу, весна, теплынь стоит и кукурузу уже посеяли...