Но негры воспринимали это иначе. Гидеон впервые стал догадываться о роли труда в жизни и цивилизации. Когда он и его близкие были рабами, они трудились год за годом, ничего за это не получая, ничего от этого не выигрывая, как трудится вол или лошадь. Теперь железная дорога объявила — ей нужен товар, она его купит; этот товар — труд; Гидеон и другие негры пришли и продали ей свой труд по цене один доллар в день; и с помощью их труда то, что было только мыслью, стало действительностью: дамба через болото, сверкающие стальные рельсы, поезд, гудящий в ночи. Они уйдут отсюда свободными людьми, унося в кармане деньги, и на эти деньги они, в свою очередь, что-нибудь купят. А позади останется то, что создано их трудом и потом.
Можно ли было построить эту дорогу рабским трудом, Гидеон не знал; но он знал, что никогда рабы не работали так, как сейчас, даже когда плеть опускалась на их спины. Его бригада рубила деревья и разделывала бревна для каркаса. Двое рабочих становились друг против друга и начинали подрубать ствол, один повыше, другой пониже, ровно восемь ударов на каждое молодое дерево, потом треск и гулкие окрики: «Берегись, берегись!» Оглушительный всплеск, когда дерево валилось в воду; частая стукотня топоров — это обрубали ветки; потом восемь человек поднимали разделанный ствол на плечи и сваливали его на салазки, запряженные мулом. Негры работали голые по пояс, черные тела их лоснились, мышцы перекатывались под кожей. Сперва они пробовали петь старые рабьи песни, но ничего не выходило; ритм был не тот, темп изменился, протяжная жалоба была теперь ни к чему. Начали сами собой рождаться новые песни, сперва без слов, потом возникли слова — самые бесхитростные; без песни ведь нельзя, и негры просто думали вслух: «Рубим топорами, раз два; рубим топорами — пошла-а!» Пришли слова, пришла и мелодия...
Последние месяцы изнежили Гидеона. К вечеру его всего разламывало: у него не оставалось никаких, мыслей, никаких желаний — только броситься на жесткую койку в бараке и спать, спать! Сон, работа, еда — вот и вся жизнь. И он все чаще спрашивал себя: — А как же книги, отдых, ученье? Есть ли для них место в такой жизни? Есть ли в ней место для чего-нибудь, кроме работы? — Освободиться от рабства это все равно, что вступить в новую эру цивилизации; но все ли это, что нужно человеку?
Еда была неплохая, хотя слишком однообразная, — тушеное мясо с рисом и картофелем три раза в день. Рабочие выстраивались в очередь, и каждому накладывали его порцию на оловянную тарелку — это был единственный перерыв в четырнадцатичасовом рабочем дне. Спали в наскоро сколоченных длинных деревянных бараках и в старых армейских палатках. Келли, начальник четвертой бригады, сказал как-то раз главному инженеру Риду: «Дайте мне десять таких бригад, как моя, и я вам проведу дорогу в самый ад».
И Рид, который был в инженерных войсках во время войны, ответил ему: «Погодите, и здесь будет не лучше ада». Слова Рида вскоре оправдались: началась новая волна малярии, и болото превратилось в зачумленную жаркую печь; день и ночь над водой густым роем носились и звенели комары. Джордж Райдер, один из тех, что пришли с Гидеоном, слег в лихорадке и через четыре дня умер. Ганнибал Вашингтон и брат Питер отвезли его тело в Карвел, чтобы женщины могли похоронить его и оплакать и найти в этом хотя бы некоторое утешение. Да, за все, что они получат, приходилось платить дорогой ценой. Гидеона перевели в бригаду по засыпке, потом он зачищал стволы для шпал. И однажды ночью они услышали пронзительные гудки — подошел первый рабочий поезд. Вода в болоте понижалась; ил высыхал и трескался; жара все усиливалась — и все же теперь работать было легче. Поверх каркаса из древесных стволов лег настил из гравия и битого камня, а по нему протянулись две нити стальных рельсов — готовый путь для рабочего поезда. У Гидеона трещала голова от усилий все это понять; раз Ганнибал Вашингтон спросил его:
— Гидеон, а на Севере белые тоже так работают?
— Некоторые, наверно, да.
— Ни отдохнуть, ни повеселиться, ни к женщине пойти?
— Выходит, что так.
— Ты считаешь, это правильно?
— Не знаю — может, потом пойму.
Это случилось в отсутствие мужчин. У Трупера была четырнадцатилетняя дочка по имени Джесси — с ней-то это и случилось. Рассказать она могла только очень отрывочно и бессвязно: как она пошла на старую дорогу, что прежде вела к табачным плантациям, так просто пошла, ни за чем, шла себе и думала о чем-то, потом увидела — навстречу едут двое белых в двуколке, запряженной мулом. Они крикнули ей: «Эй ты, иди сюда!» Она побежала через поле, они за ней. Она бросилась в кусты, упала, они вытащили ее оттуда, сорвали с нее платье и изнасиловали. Потом стали советоваться — убить ее или не убивать, но, в конце концов, отпустили, и она прибежала домой, голая и обезумевшая от страха.