Но почему, скажите, не бывает так?
У КОГО СПРОСИТЬ?
И ночью мне снился мой волшебный корабль. Может, это был даже не корабль, а самолет? У него были крылья, блестящие, как стрекозиные крылышки.
«Почему ты как стрекоза?» — спросила я свою дорогу, корабль свой.
«Буду, кем только захочешь!» — послышалось в ответ, да так явственно, что я проснулась.
Отец колол дрова, со стуком падали поленья. Должно быть, от звонких ударов топора, от глухих стуков я и проснулась. В сны, конечно, я не верю. Но лучше увидеть добрый сон, чем какие-то кошмары. А особенно приятно было вспомнить хороший сон, когда совсем проснулась и подумала, что синее платьице Улите не мелькнет уже на улице, как бывало…
Все-таки утром мне было не так грустно, как вчера. Я уж буду рассказывать, ничего не скрывая от вас. Улите у меня больше не было, но зато пришло что-то, чего я не знала раньше, когда Улите была при мне… Дорога… корабль… самолет… стрекоза… Я не понимала, что́ это и как это назвать, но что-то появилось…
У кого спросить? Кто мне объяснит?
Отец все еще колет дрова. Я люблю смотреть, как он взмахивает топором, нажимает на лопату или бьет молотком. Его руки будто говорят с землей, деревом, железом, и самый твердый металл подчиняется им… И мои руки тоже учатся так говорить, хотя пока что я, по словам отца, все больше языком работаю…
Отец может рассказать мне много такого, чего я не знаю, но над моим кораблем он только посмеется… «Приснилось!» — скажет он.
Мать готовила завтрак, и, если бы я начала ей толковать про дорогу, которая как корабль и еще как самолет, она бы решила, что я белены объелась.
Так ничего и не придумала, куда девать свое нечаянное богатство, но ноги уже сами несли меня в Гургжда́й через огороды, по низким, болотистым лугам, потом по гладкой, осушенной почве.
Я еще не сказала, что наша Гургждучай — деревенька на опушке леса — это та же Гургждай. Никакую Гургждучай вы ни на одной карте не найдете. Везде маковым семечком отмечена Гургждай, а Гургждучай — долька этого семечка, на которой раньше, как говорит отец, теснилось несколько десятков узких полосок, по два-три гектара каждая. Все-таки люди искони отличали Гургждай и Гургждучай. Кто жил в поле, на хуторах — тот гургждайский, а кто у леса, на полосках — гургждучайский. Земли давно объединил колхоз, но Гургждай по старинке задирает нос перед малой Гургждучай, похваляется просторными усадьбами, черепичными да шиферными крышами.
«Нужны нам ваши несколько гектаришек болота — как собаке пятая нога, — посмеиваются над гургждучайскими задавалы-гургждайцы. — Пускай провалятся к лешему!»
И гургждайские ребята, глядя на старших, задирают нос, обзывают нас «лешими». Им, конечно, тоже не очень-то нравится, когда мы в отместку дразним их «кулачатами».
Пока что наша Гургждучай — пятая бригада колхоза, и мы еще не «провалились к лешему», однако люди в деревушке все же больше слушают лесничего, а не председателя. Дело в том, что многие подрабатывают в лесу, а женщины там и вовсе пропадают: то сажают, то прореживают; семена чаще всего ребята собирают. Лазать по деревьям, карабкаться на самую верхушку как раз ребячье дело.
Колхоз, правда, называется не «Гургждай», хоть гургждайцам и очень хотелось прославить себя, а «Молодая гвардия». Название-то красивое, да колхоз, как нарочно, самый слабый в районе. Даже стыдно постороннему человеку сказать название колхоза. Так чем же они гордятся, эти хвастуны гургждайские? Что у них крыши не соломенные, что у них собственные коровы так и лоснятся? Что мед на базар бидонами таскают? «Как сыр в масле катаются, — говорит отец, — а колхоз нищает…»
У нас, в Гургждучай, только одна изба похожа на просторные, окруженные садами и ульями дома Гургждай. Об этой усадьбе и ее хозяине Шаучуке́насе, отце Эле, я расскажу потом. А то мы очень далеко уйдем от школы, которую я уже вижу за ветвями увешанных зелеными яблоками деревьев…
Взгляните, какая она красивая, наша школа, опоясанная живой изгородью из акаций. Белеет, как ромашка в поле, а окна, окна-то какие! Прямо как распахнутые ворота выглядят эти окна. Раньше крохотные оконца щурились, как глаза кулака Ли́нцкуса, бывшего владельца этого дома. Недавно окна расширили.
Я ни разу в жизни не видела ни одного кулака. Кулак для меня все равно что злой колдун из сказки, а отец смеется: «Низенький такой человечек, ручки, как у мальчонки, болтаются, глазки малюсенькие, как у петушка, а всю деревню в клещах держал…»