– ¡Gracias![9] – воскликнул фанатик. Сквозь вымазанное сажей лобовое стекло они оба могли разглядеть небольшое препятствие впереди на повороте; грузовики объезжали что-то. – Смертельный случай на дороге? – спросил Эдвард Боншоу.
Вороны и драчливая стая собак сражались за какую-то невидимую мертвечину; когда красный «фольксваген-жук» подъехал ближе, брат Пепе подал звуковой сигнал. Вороны разлетелись, собаки разбежались. На дороге осталось лишь пятно крови. Жертва дорожного происшествия, если это была ее кровь, исчезла.
– Все съели собаки и вороны, – сказал Эдвард Боншоу.
Еще больше восклицаний об очевидном, подумал брат Пепе.
Хуан Диего вдруг заговорил – мгновенно проснувшись от долгого сна, который, строго говоря, не был сном. (Это было больше похоже на видения, порожденные воспоминаниями, или наоборот; это было то, чего ему не хватало с тех пор, как бета-блокаторы украли его детство и столь важные для него первые годы юности.)
– Нет, это не смертельный случай на дороге, – сказал Хуан Диего. – Это моя кровь. Она капала с грузовика Риверы – Диабло не все успевал слизывать.
– Вы что-то писали? – спросила Хуана Диего Мириам, властная мать.
– Похоже на что-то чернушное, – сказала Дороти, дочь.
Два их не совсем ангельских лица смотрели сверху на него; он знал, что они обе уже побывали в туалете и почистили зубы – их дыхание, в отличие от его собственного, было весьма свежим. Стюардессы суетились в салоне первого класса.
«Катай-Пасифик 841» шел на посадку в Гонконге; в воздухе стоял незнакомый, но приятный запах, определенно не от basurero в Оахаке.
– Мы только собирались разбудить вас, как вы сами проснулись, – сказала ему Мириам.
– Вы же не хотите проспать кекс с зеленым чаем – он почти так же хорош, как секс, – заметила Дороти.
– Секс, секс, секс – хватит секса, Дороти, – сказала ее мать.
Хуан Диего, отдавая себе отчет в том, как, должно быть, скверно пахнет у него изо рта, плотно сжав губы, улыбнулся обеим женщинам. Он мало-помалу начинал осознавать, где он и кто эти две привлекательные женщины. О да – я не принял бета-блокаторы, вспомнил он. Я ненадолго вернулся туда, откуда я родом! – думал он. Как же ему хотелось вернуться туда – до сердечной боли.
А что это такое? У него была эрекция в этом смешном спальном наряде от «Катай-Пасифик», в этой клоунской транстихоокеанской пижаме. Он же не принял даже половинки виагры – эти серо-голубые таблетки вместе с бета-блокаторами остались в его клетчатой сумке.
Хуан Диего проспал более пятнадцати часов полета продолжительностью шестнадцать часов десять минут. Он прохромал в туалет явно более быстрыми и легкими шагами. Его самозваные ангелы (даже если не совсем в категории хранителей) наблюдали за его уходом; похоже, и мать, и дочь относились к нему с любовью.
– Он такой симпатяга, правда? – заметила Мириам.
– Да, он милота, это так, – сказала Дороти.
– Слава богу, мы его нашли, без нас он бы точно пропал! – заметила мать.
– Слава богу, – повторила Дороти; слово «богу» прозвучало несколько неестественно, сорвавшись со слишком спелых губ молодой женщины.
– Думаю, он писал – представляешь, писать во сне! – воскликнула Мириам.
– О крови, капающей из грузовика! – сказала Дороти. – Разве diablo не означает «дьявол»? – спросила она свою матушку, которая только пожала плечами.
– Честно сказать, Дороти, ты все время говоришь о кексах с зеленым чаем. Это всего лишь кекс, ради бога, – обратилась Мириам к дочери. – Вкушать кекс – это даже отдаленно не то же самое, что заниматься сексом!
Дороти закатила глаза и вздохнула; в стоячем или сидячем положении ее постоянно клонило к тому, что ниже пояса. (Легче было представить ее лежащей.)
Хуан Диего вышел из туалета, улыбаясь матери и дочери, охмуряющим его. Ему удалось освободиться от этой дурацкой пижамы «Катай-Пасифик», которую он вручил одной из стюардесс; он с нетерпением ждал кекса с зеленым чаем, хотя, может, и не так сильно, как Дороти.
Эрекция у Хуана Диего лишь чуть ослабла, он же был весьма озабочен этим; в конце концов, у него же были проблемы с эрекцией. Обычно для эрекции ему требовалось принять полтаблетки виагры – так было до настоящего момента.
В его изувеченной ноге всегда немного пульсировало после того, как он просыпался, но теперь пульсация была иной и ощущалась по-новому, – во всяком случае, так показалось Хуану Диего. Он воображал, что ему снова четырнадцать лет и грузовик Риверы только что раздавил его правую ногу. Он чувствовал тепло коленей Лупе своей шеей и затылком. Кукла Гваделупской Девы на приборной панели Риверы покачивалась туда-сюда – подчас подобным образом женщины намекали на что-то невысказанное и непризнанное. Именно в таком ключе представлялись Хуану Диего в данный момент Мириам и ее дочь Дороти. (Хотя они не покачивали бедрами!)