Пока Ривера вез искалеченного Хуана Диего в Templo de la Compaña de Jesús и мальчик корчился, мотая от боли головой на коленях Лупе, Эдвард Боншоу был также на пути к храму иезуитов. В то время как Ривера надеялся на чудо, которое, по мнению хозяина свалки, могла совершить Дева Мария, именно новый американский миссионер должен был стать самым настоящим чудом в жизни Хуана Диего – чудом человека, пусть со всевозможными человеческими слабостями и далеко не святым.
О, как он скучал по сеньору Эдуардо! При этой мысли глаза Хуана Диего наполнились слезами.
– Удивительно, что святому Игнатию так сильно хотелось защитить девственность Матери Марии, – сказала Мириам, но смолкла, заметив, что Хуан Диего вот-вот заплачет.
– Дискредитировать послеродовое состояние влагалища Девы Марии было делом неуместным и неприемлемым, – вмешалась Дороти.
В этот момент, едва сдерживая слезы, Хуан Диего осознал, что эта мать и ее дочь цитируют отрывок из его «Истории, которая началась благодаря Деве Марии». Но как они могли так точно воспроизвести этот текст из его романа, почти дословно? Разве рядовой читатель на это способен?
– О, не плачь, дорогой мой человек! – сказала ему вдруг Мириам: она коснулась его лица. – Мне просто нравится этот отрывок!
– Ты заставила его плакать, – сказала Дороти маме.
– Нет-нет, это не то, что вы думаете… – начал было Хуан Диего.
– Ваш миссионер, – продолжала Мириам.
– Мартин, – напомнила Дороти.
– Я знаю, Дороти! – сказала Мириам. – Это так трогательно, так мило, что Мартин находит Игнатия восхитительным, – продолжала Мириам. – Я же считаю, что святой Игнатий кажется совершенно безумным!
– Он хочет убить незнакомца на муле, потому что у того свое мнение о послеродовом состоянии влагалища Девы Марии. Это улет! – объявила Дороти.
– Но, как всегда, – напомнил им Хуан Диего, – Игнатий полагается на Божью волю в этом вопросе.
– Избавьте меня от Божьей воли! – одновременно вскрикнули Мириам и Дороти, как будто у них вошло в привычку произносить это в одиночку или вместе. (Это привлекло внимание молодой китайской пары.)
– И на развилке дороги Игнатий отпустил поводья своего мула; если бы животное последовало за мавром, Игнатий убил бы неверного, – сказал Хуан Диего.
Он мог бы рассказать эту историю с закрытыми глазами. Не так уж необычно, что писатель может вспомнить написанное им почти слово в слово, подумал Хуан Диего. Однако чтобы читатели удержали в памяти фактические слова – ну, это и вправду необычно, да?
– Но мул выбрал другую дорогу, – произнесли мать и дочь в унисон, так что Хуану Диего показалось, будто они обладают авторитетом всеведущего древнегреческого хора.
– Но святой Игнатий был ненормальным – он, вероятно, был сумасшедшим, – сказал Хуан Диего; он сомневался, что они поняли этот отрывок.
– Да, – ответила Мириам. – Это у вас очень смелое заявление, даже для романа.
– Тема послеродового состояния любого влагалища сексуальна, – сказала Дороти.
– Там не о том – там о вере, – сказала Мириам.
– Там о сексе и вере, – пробормотал Хуан Диего; он не дипломатничал – он имел в виду именно это. Две женщины могли подтвердить его слова.
– Знаете ли вы кого-нибудь, кто, как этот миссионер, восхищался бы святым Игнатием? – спросила его Мириам.
– Как Мартин, – тихо повторила Дороти.
Полагаю, мне нужен бета-блокатор… Хуан Диего не сказал этого, но именно об этом он и подумал.
– Она имеет в виду, был ли Мартин реальным? – спросила его Дороти; она видела, как писатель явно напрягся при вопросе матери, что заставило Мириам выпустить его руки.
Сердце Хуана Диего бешено колотилось – адреналиновые рецепторы работали как сумасшедшие, но он не мог говорить.
– Я потерял так много людей, – попытался сказать Хуан Диего, но слово «людей» прозвучало так невнятно, будто это Лупе сказала что-то.
– Думаю, он был реальным, – сказала Дороти своей матушке.
Теперь они обе протянули руки к сидящему Хуану Диего – его трясло.
– Миссионер, которого я знал, был не Мартин, – выдавил из себя Хуан Диего.
– Дороти, этот дорогой нам человек потерял близких, помнишь, мы обе читали то интервью, – сказала Мириам.
– Помню, – ответила Дороти. – Но ты спрашивала об образе Мартина.
Все, что мог сделать Хуан Диего, – это покачать головой; потом появились слезы, много слез. Он не мог объяснить этим женщинам, почему (и по кому) он плачет, – ну, по крайней мере, не мог в экспрессе.
– ¡Señor Eduardo! – воскликнул Хуан Диего. – ¡Querido[11] Eduardo!
Именно в этот момент китаянка, которая все еще сидела на коленях у своего парня – все еще тоже чем-то расстроенная, – явно рассердилась. Она принялась колотить своего парня, скорее от досады, чем от возмущения, и почти нарочито (по-настоящему бьют совсем иначе).