– Дева Мария – обманщица, – ответил мальчик и тотчас почувствовал, как к нему возвращается боль.
– Обманщица? Только не наша Мария! – воскликнул Эдвард Боншоу.
– Это тот самый ребенок со свалки, о котором я вам рассказывал, un niño de la basura, – пытался пояснить брат Пепе. – Он умен…
– Кто вы такой? Что вам надо? – спросил Хуан Диего этого гринго в смешной гавайской рубашке.
– Он наш новый учитель, Хуан Диего, будь вежлив, – предупредил мальчика брат Пепе. – Он один из нас, мистер Эдвард Бон…
– Эдуардо, – перебил его настырный айовец.
– Отец Эдуардо? Брат Эдуардо? – спросил Хуан Диего.
– Сеньор Эдуардо, – внезапно сказала Лупе. Даже айовец понял ее.
– Вообще-то, достаточно просто «Эдуардо», – скромно заметил Эдвард.
– Сеньор Эдуардо, – повторил Хуан Диего; по неизвестной причине пострадавшему читателю свалки понравилось, как это звучит.
Мальчик поискал глазами двух скорбящих женщин на первой скамье, но не увидел их. То, что они могли вдруг просто исчезнуть, пронзило Хуана Диего подобно его пульсирующей боли; она ненадолго отступила, но теперь стала опять нестерпимой. Что касается этих двух женщин, ну, возможно, им было привычно вот так просто возникать или исчезать. Кто знает, что может показаться мальчику, испытывающему такую боль?
– Почему Дева Мария обманщица? – спросил Эдвард Боншоу мальчика, который неподвижно лежал у ног Божьей Матери.
– Не спрашивайте – не сейчас. Не тот момент, – начал было говорить брат Пепе, но Лупе уже что-то невнятно забубнила, указав сначала на Богоматерь Марию, а затем на маленькую темноликую девицу, которую часто не замечали в ее более скромном киоте.
– Это Богоматерь Гваделупская? – спросил новый миссионер.
По сравнению с Марией-монстром, стоящей возле алтаря, образ Девы Гваделупской был маленьким и намеренно спрятанным чуть ли не в самый дальний угол храма, так что его почти не было видно.
– ¡Sí! – крикнула Лупе, топнув ногой; она вдруг плюнула на пол, почти идеально попав между двумя Девами.
– Еще один возможный обман, – сказал Хуан Диего, дабы объяснить спонтанный плевок сестры. – Но Гваделупская Дева не так уж плоха, просто ее немного подпортили.
– Так это та самая девочка… – начал было Эдвард Боншоу, но брат Пепе предостерегающе положил руку на плечо айовца.
– Не говорите этого, – предупредил Пепе молодого американца.
– Нет, она не та самая, – ответил Хуан Диего. Невысказанное остановленное слово зависло в храме, как будто его передала одна из чудотворных Дев. (Естественно, Лупе прочитала мысли нового миссионера; она знала, о чем он думал.)
– Нога мальчика не в порядке, она раздавлена и вывернута не в ту сторону, – сказал Эдвард брату Пепе. – Разве не доктор должен его осмотреть?
– ¡Sí! – крикнул Хуан Диего. – Отвезите меня к доктору Варгасу. Только хозяин надеялся на чудо.
– Хозяин? – спросил сеньор Эдуардо, как будто это слово можно было принять за обращение верующего к Всемогущему.
– Только не этот хозяин, – сказал брат Пепе.
– Какой хозяин? – спросил айовец.
– El jefe, – сказал Хуан Диего, указывая на взволнованного Риверу, придавленного сознанием собственной вины.
– Ага! Отец мальчика? – спросил Эдвард у Пепе.
– Нет, наверное, нет – он хозяин свалки, – сказал брат Пепе.
– Он был за рулем грузовика! Он слишком ленив, чтобы починить боковое зеркало! И посмотрите на его дурацкие усы! Ни одна женщина, которая не проститутка, никогда не захочет его с этой волосатой гусеницей на губе! – проблекотала Лупе.
– Боже, она говорит на своем собственном языке, верно? – спросил Эдвард Боншоу брата Пепе.
– Это Ривера. Он вел грузовик, который меня переехал, но он для нас как отец – лучше, чем отец. Он нас не бросает, – сказал Хуан Диего новому миссионеру. – И он никогда не бьет нас.
– Ага, – сказал Эдвард с несвойственной для него осторожностью. – А твоя мать? Где она…
Словно вызванная Девами-бездельницами, взявшими себе выходной, Эсперанса бросилась к своему сыну у алтаря; она была восхитительно красивой молодой женщиной, которая всякий раз устраивала парад из своего появления, где бы то ни происходило. Мало того что она не была похожа на уборщицу у иезуитов; айовцу она, безусловно, не показалась чьей бы то ни было матерью.
И что такого особенного в женщинах с такой грудью? – размышлял про себя брат Пепе. Почему их грудь вечно так выпирает?
– Как всегда – поздно, как обычно – в истерике, – угрюмо сказала Лупе. На Деву Марию и Деву Гваделупскую девочка смотрела без всякой веры – при появлении своей матери Лупе просто отвернулась.