Я молчу. Я думаю. Потом говорю с железной уверенностью:
- Никогда в жизни мой папа не связал бы мне руки и ноги, как жертвенному животному, чтобы убить меня! И мама тоже никогда!
- Твои родители, Альхен, не очень верят в бога... Но ты должна верить! Должна!
"Должна, должна"... Как я могу верить в него, когда он такой ужасный! На картинке в молитвеннике у фрейлейн Цецильхен бог нарисован сидящим посреди облаков, и бородища у него похожа на взбитые сливки: белая, густая, пышная. Глаза у этого бога пронзительные и злые.
Фрейлейн Цецильхен рассказывает мне о нем каждое воскресенье, после возвращения из кирхи, и всегда что-нибудь нехорошее! То он разрушил два города, то превратил женщину в соляной столб, то выкинул еще какую-нибудь злую шутку... Фрейлейн Цецильхен сама видела, как бог убил на месте одного парня! И, думаете, за что? Была гроза, сверкала молния, гремел гром,- в общем, самое простое дело, но Цецильхен - уверяет, будто гроза - это голос самого бога... И вот какой-то озорной парень, стоя под деревом, вдруг, вместо того чтобы смиренно молиться, громко захохотал (Цецильхен видела, как сверкали его белые зубы) и крикнул... Ох, что он крикнул!.. И сразу молния ударила в то дерево, под которым он укрывался, дерево рухнуло и придавило парня насмерть!
- А что он крикнул? За что бог его убил?
- О господи боже, что он крикнул! - И, закрыв в страхе глаза, Цецильхен говорит очень тихо: - Гремел гром, а парень крикнул со смехом: "Боженька играет в кегли!"
За такой пустяк - и смерть парню?
- Это электричество! - пытаюсь я объяснить фрейлейн Цецильхен.- Мне папа говорил: молния - это электричество... и в грозу не надо стоять под деревьями...
Но разве Цецильхен что-нибудь втолкуешь! Всяких страшных историй Цецильхен рассказывала мне много. Но такого, как с этим Абрахамом, еще ни разу! "Убей своего сына, потому что я тебя очень люблю!" Бедный Абрахам наплакался, наверно. И Исаак этот, горемычный, тоже, верно, плакал и кричал: "Не надо! Не надо меня убивать!" Хорошо еще, что ангел успел отвести Абрахаму руку с занесенным ножом! А вдруг ангел зазевался бы? Ведь даже поезда опаздывают! Часы и те отстают! Нет, нет, очень злой этот бог, очень противный! И я его терпеть не могу - вот!
Приблизительно так я выкладываю фрейлейн Цецильхен. Она печально вздыхает и гладит меня по голове:
- Бедное дитя... Бедное, бедное дитя...
Но я словно удила закусила. Почему это такое я вдруг "бедное дитя"? У меня папа - не Абрахам, он меня ни за что не убьет!
- Нет, ты бедное дитя,- говорит Цецильхен взволнованным голосом,потому что людей, которые не верят в бога, сажают в тюрьму. И тебя тоже посадят в тюрьму, когда ты вырастешь... если только ты не поймешь, какие глупости ты говоришь... Ну, а теперь будем немножко веселиться!
И вот мы с фрейлейн Цецильхен веселимся. Мы поем песенку, весь смысл которой построен на каламбуре: по-немецки слово "фергиссмайннихт" означает и "незабудка" и "не забудь меня". Мы поем:
Расцветала под горой
Фергиссмайннихт (незабудка)!
Я сказала: "Милый мой
Фергисс-майн-нихт (не забудь меня)!"
Потом, взявшись за руки и составив хоровод из двух человек, мы кружимся и поем:
Рингель, рингель, розенкранц!
Рингель, рингель, райн!..
Цецильхен поет таким тоненьким голоском, что кажется - вот-вот он обломится, как острие иголочки! Мы кружимся сперва влево, потом вправо, потом опять и опять в обратные стороны. Конца этому веселью не предвидится. "Рингель, рингель, розенкранц! Рингель, рингель, райн!"
Наконец у Цецильхен начинает, слава богу, кружиться голова. Прикрыв глаза рукой с изящно оттопыренным мизинчиком, Цецильхен грациозно опускается в кресло. Но только я хочу воспользоваться этой удачей и исчезнуть, как Цецильхен раскрывает глаза и снова вцепляется в меня, как кошка в мышь.
- Ах, нэ-э! Ах, нэ-э! - говорит она певуче и перехватывает меня у двери.- Теперь я научу тебя говорить одно красивенькое-красивенькое стихотвореньице!
Вид у меня, вероятно, несчастный. Я явно не интересуюсь "стихотвореньицем". Поэтому Цецильхен пытается воздействовать на мое честолюбие:
- Придут гости - и ты будешь говорить это перед ними... И все скажут: "Ах, какая умная девочка!"
Я напоминаю ей, что гости были вчера и ничего я перед ними не читала. А если нужно, могла бы прочесть "Песнь о вещем Олеге"... Пожалуйста!
- Но ведь это по-русски! - не унимается Цецильхен.- А я тебя научу немецкому стихотвореньицу... Ну, будем же веселиться!
"Стихотвореньице" фрейлейн Цецильхен, если перевести его на русский язык, звучало бы примерно так:
Люби, пока любви достанет!
Люби, пока хватает сил!
Ведь день настанет, день настанет
И ты заплачешь у могил!
- Да, да,- со вздохом поясняет Цецильхен.- Когда умерли мои мама и папа, я так плакала, что все даже удивлялись! Вот увидишь, когда твои папа и мама умрут, ты тоже будешь очень сильно плакать.
Я не хочу, чтобы мои папа и мама умерли! Я соплю носом, я сейчас зареву на весь дом... Поэтому фрейлейн Цецильхен переводит веселье в другое русло.
- Хочешь, я покажу тебе фотографии в моем альбоме?.. Вот это - дядя жены моего двоюродного брата. Очень богатый господин - имеет собственное кафе в Мемеле! И кафе называется так красиво: "В зеленом саду"! И каждый день, с двенадцати часов, там играет музыка! Ах, совсем как в театре!
Это тянется долго...
- А вот фрау директор "Высшей школы дочерей", где я училась в Кенигсберге. Ах, фрау директор была такая добрая!.. Видишь, у нее брошка? Настоящие бриллианты!
Два раза я отпрашиваюсь в уборную и запираюсь там, словно за мной гонятся все эти незнакомые немцы и немки, чужие зятья и племянницы с выпученными глазами и настоящими бриллиантами.
Так проходит часа два.
И вдруг звонок у входной двери, длинный, громкий,- папин звонок. Папа входит в комнату в ту минуту, когда фрейлейн Цецильхен со слезами в голосе рассказывает, как у ее дяди в Инстербурге был пожар и в горящем доме забыли чудную, очень дорогую куклу, но добрый пожарный вынес куклу из огня! И доброму пожарному дали "на чай" целую марку!
- Едем! - говорит папа.- За мной прислали бричку от Шабановых из Броварни. Едем к Рите и Зое. Хочешь, Пуговка?
Хочу ли я прервать веселье с фрейлейн Цецильхен! Я чувствую себя той куклой, которую папа, как добрый пожарный, вызволил из огня!
Мама и Юзефа помогают мне быстро вымыть руки, надеть чистенькое платье, вдевают свежий бант в мои "кудлы".
Мама напутствует меня:
- Веди себя хорошо. Не ешь много сладкого... Яков, когда будете уезжать оттуда, посмотри, чтоб ребенок не был разгоряченный, потный.
- Ногами не тупоти,- вторит маме Юзефа,- новую обувку стопчешь... Не садись абы куда - посмотри прежде, чисто или нет...
Фрейлейн Цецильхен берется за свою шляпку:
- Должна ли я сопровождать вас, господин доктор?
Косясь краем глаза на мое перепуганное лицо, папа отвечает с такой изысканной вежливостью, словно он - тот величественный господин из альбома Цецильхен, владелец собственного кафе в Мемеле, под прелестным названием "В зеленом саду", где с двенадцати часов играет музыка:
- Благодарю вас сердечно, фрейлейн, но в бричке всего два места.
И мы уезжаем... Рингель, рингель, розенкранц!
Глава вторая. СПЕКТАКЛЬ-КОНЦЕРТ
Броварня - пивоваренный завод верстах в восьми - десяти от города. Владельцы завода, Шабановы, давние наши знакомые и папины пациенты. Но к подружкам моим Зое и Рите Шабановым я попадаю не часто, только когда у них в доме кто заболеет: тогда за папой присылают бричку.
Мы едем втроем: папа, я и шабановский кучер Ян, которого папа называет "Ян Молчаливый". Даже с папой, которого Ян уважает, - папа вылечил его жену,- Ян ни в какие разговоры не вступает, ограничиваясь неопределенными междометиями. Он и не поворачивается к нам лицом - нам видна только спина его парусинового балахона на козлах брички.