"Я - Рыцарь Печального Образа. Я никогда не смеюсь. Я всегда страдаю и плачу. Даже цветы при виде меня вянут и с деревьев осыпается листва. Жизнь потеряла для меня всякую цену с тех пор, как моя обожаемая супруга Изабелла безвременно сошла в могилу".
Потом опять поклониться и уйти. Вот и весь Рыцарь Печального Образа! Сказать по правде, я немножко разочарована. Я думала, что буду настоящий рыцарь: мне дадут латы и меч, я буду совершать подвиги... У нас дома есть Пушкин, и я не один раз перечитала "Скупого рыцаря". Вот бы это сыграть, как сидит отвратительный старик в подвале при свечах и считает свои страшные деньги!.. Или прочитать стихотворение "Жил на свете рыцарь бедный"! Я, правда, не очень понимаю это стихотворение, но, когда начинаю читать, мне чудится будто я плыву в лодке по реке... А тетя Женя сочинила, чтоб я "грустным-грустным" голосом сказала, что ах, ах, как печально, умерла моя Изабелла... Такое впору бы сочинить нашей фрейлейн Цецильхен! "Фергисс-майн-нихт!"
Пока идут приготовления к спектаклю, я пробираюсь в столовую, где сидит мой папа в обществе Владимира Ивановича и Серафимы Павловны Шабановых.
- Ну-с,- говорит папа,- зачем я вам сегодня понадобился?
Серафима Павловна, которая перемывает чайную посуду, отрывается от этого дела и, прижимая к груди мокрое чайное полотенце, отвечает папе грустно-грустно, как Рыцарь Печального Образа:
- Яков Ефимович... Для меня прежде всего бог, а потом - сию минуту! вы. Сколько уж раз вы моих детей спасали, спасите и теперь. Чем хотите лечите, только вылечите!
- Да от чего их лечить, Серафима Павловна, голубушка? Здоровые дети...
Серафима Павловна .опускается на стул и начинает плакать. Не найдя своего носового платка, она вытаскивает платок из кармана мужа и горестно сморкается.
- Яков Ефимович! - говорит она с легкими всхлипываниями.- Ни-ка-ко-го аппетиту нет у детей! Не едят ни-че-го! По десять копеек плачу им за каждый стакан молока, только пусть пьют! Вот до чего дошло!
Владимир Иванович высоко поднимает плечи и ожесточенно пыхтит трубкой.
- Умалишотка! - он сердито кивает папе на жену.- Восемь стаканов молока в день выдувают дети,- по сорок копеек каждой за это. Да у меня на заводе рабочий того не получает!
Владимир Иванович очень волосатый. Такое впечатление, что волосы его уже и девать некуда, они запиханы куда попало: в нос, в уши... А сросшиеся брови - как толстая, мохнатая гусеница, изогнувшаяся над глазами.
Серафима Павловна, положив круглый, как яблоко, подбородок на круглую руку, скорбно смотрит на папу:
- Яков Ефимович!..
- Ну хорошо... - Папа достает из кармана записную книжечку и карандаш.Прошу вас, Серафима Павловна, перечислить мне по порядку, что именно ваши дети съедают за день.
- Утречком,- старательно припоминает Серафима Павловна,- подают им в постельку парного молочка...
- Выпивают?
- По десять копеек за стакан... Это в восемь. А в девять - завтрак: какао, яички - свеженькие, из-под курочек,- сметана, творожок, сыр, ветчина... И обязательно одно горячее блюдо!
- Это в девять,- отмечает папа в книжечке.- А дальше?
- В одиннадцать опять молоко...
- По гривеннику за стакан?
- Иначе не пьют! - вздыхает Серафима Павловна.- А в час - обед. Обыкновенный: три-четыре блюда. В три - опять по стаканчику молочка. А в пять - чай... ну, булочки сладкие, печенье, варенье, фрукты свежие, летом, конечно, ягоды...
- В одиннадцать - молоко, в час - обед, в три - опять молоко, а в пять - чай,- записывает папа.
- А в семь - ужин. В девять - молоко, и спать... И все!
У папы дрожат губы и подбородок: это он удерживается от смеха.
- Итого,- заключает папа,- они у вас едят каждые два часа.
- Едят они! - Глаза Серафимы Павловны наливаются слезами.- Кусочек того, капельку этого, здесь глоточек отопьют, там вилкой поковыряют, размажут, раздрызгают по тарелке, и все!.. Яков Ефимович, дорогой, ну скажите, вы ученый человек, чего им еще нужно, детям моим?
И вдруг папа начинает хохотать. Он хохочет, нагнув голову, словно собираясь долбануть носом собственное колено. Он весь сотрясается и плачет крупными слезами, слезы застилают его очки, как дождевые капли - оконное стекло.
- Чего им еще нужно при таком питании? - переспрашивает он сквозь смех.- Второй желудок им нужен! Не может один желудок все это переварить!
- Я ж говорю: умалишотка! - хохочет и Владимир Иванович.
- Вот что, Серафима Павловна... - Папа уже серьезен, даже строг.- Вы хотите от меня совета? Так вот: уменьшить детям порции вдвое и кормить их реже. Восемь раз в сутки даже грудных детей не кормят.
Серафима Павловна внимательно слушает. Однако папино предложение ей, видно, не нравится, у нее какая-то другая мысль.
- А что, Яков Ефимович,- пододвигает она свой стул, как бы собираясь поговорить о чем-то более секретном,- что, если я буду звать к обеду, к ужину двух-трех, ну, вроде гостей... хотя бы детей наших рабочих? Понимаете, для компании, для аппетиту, а? Как вы скажете?
- А что ж! - одобрительно отзывается папа. - У тех-то ребят аппетит, наверно, хороший - может, ваши с ними вместе лучше есть будут.
- Ты придумаешь! Умалишотка! - недовольно ворчит Владимир Иванович.Босоту рябчиками кормить!
- Зачем же рябчиками? - оправдывается Серафима Павловна.- Им простое кушанье дадут - картошку, селедку... Только за одним столом сидеть будут, вот и все.
- Ну, кончен вопрос! - Папа хлопает себя рукой по коленке. - Вы хотели, чтобы я мамашу вашу посмотрел, вот и покажите ее. А потом - видите там, за забором? - меня еще другие больные ждут.
Но тут Владимир Иванович предостерегающе поднимает мохнатый, как репейник, указательный палец:
- Яков Ефимович! Помните наш уговор: хотите моих рабочих лечить,- ваше дело! Только ваше!
- А чье ж еще? - удивляется папа.
- Не мое! - резко отрубает Владимир Иванович.
- А конечно ж, не ваше. Я врач, мне и лечить...
Брови Владимира Ивановича шевелятся, как щетки. Вот-вот смахнут моего папу, как метелка соринку.
- А платить? - грозно допытывается Владимир Иванович.- Я вам сто раз говорил: я не буду!
- А я с вас когда-нибудь за лечение ваших рабочих платы требовал? Требовал, да? - говорит папа уже с раздражением.
Серафима Павловна ласково кладет свою руку на папину и нежно заглядывает ему в глаза:
- Яков Ефимович, ну зачем вы это делаете? Такой доктор, господи... Вам бы генерал-губернатора лечить, а вы с нищими возитесь. На что они вам дались?
- Серафима Павловна! Я присягу приносил!
- Прися-а-гу? - недоверчиво переспрашивает Владимир Иванович, высоко поднимая гусеницу своих бровей.
- Присягу, да! - подтверждает папа.- Когда Военно-медицинскую академию кончал. Торжественную присягу: обещаю поступать так-то и так-то. И был в той присяге пункт. Слушайте! - Папа поднимает вверх указательный палец, заляпанный йодом палец хирурга с коротко подстриженным ногтем: - "...И не отказывать во врачебной помощи никому, кто бы ко мне за ней ни обратился". Вот!
Я все еще сижу в уголке дивана, обо мне забыли. Я смотрю на моего папу. Он стоит между супругами Шабановыми, худой, подвижный, с печальными и насмешливыми глазами, с поднятым вверх разноцветным указательным пальцем... Отличный папа!
Но Владимир Иванович не сдается:
- Ну хорошо, присяга там, пято, десято... Но ведь, говорят, вы всю Новгородскую слободку лечите, а там же одни воры живут! Во-ры! Что же, для вас и вор - человек?
- Так ведь на лбу-то у него не написано, вор он или граф,- говорит папа.- Пришел, зовет меня - я к нему еду... А нищета у него, скажу я вам, такая же, как у ваших рабочих... И знаете, Владимир Иванович, ведь если бы у него был выбор, вором быть или графом, думаете, он бы воровство выбрал?
- У него другой выбор,- упрямо настаивает Владимир Иванович, глядя в пол,- работать или воровать!