Но пастор и не думал ни о каком бегстве. Настроение его беспрерывно менялось. Он не мог ни на чем сосредоточиться. Спокойствие, ласковое спокойствие, пленившее немецкую жандармерию, совершенно покинуло его, и перед самым Константинополем в этом сухом, породистом лице были все признаки скрытого нервного расстройства: истерически дергалось веко над глазом, посинели губы, беспокойно двигались уши. Встав с дивана и захватив небольшой саквояж, он напряженно смотрел на сияющий синим и розовым отблеском далекий наплыв Стамбула, простор горячего неба над городом минаретов, стаю блуждающих голубей. Запах роз и пыли пахнул в окно. Стеклянный купол вокзала накрыл поезд. Оглянувшись на сыщиков, пастор Мартин Андрью почувствовал вдруг ту драгоценную химическую реакцию, какая возникает в нашем теле от неведомых действий внутренней секреции, чаще всего после тяжелых припадков отчаянья и неврастении.
— Все ерунда, я живу, жить хорошо! — вот как можно было бы определить шестью словами эту реакцию. Дыхание нагретого вокзала, шум гортанных голосов, яркие алые улыбки вежливых чиновников из-под нафабренной синевы усов, — и розы, розы, сотни букетов роз — все это охватило пастора здоровым призывом к простой и бесхитростной жизни. Воровски оглянувшись и не видя своих преследователей, пастор Мартин Андрью быстро юркнул из вагона и кинулся прочь от поезда, в самую гущу вокзальной толпы.
Несколько секунд, казалось, он был свободен. Сыщики исчезли. Осторожно выйдя в город и подозвав такси, пастор с облегчением поставил ногу на подножку. Дверца раскрылась перед ним.
— Добро пожаловать, мистер, Андрью, — ласково произнес из такси чей-то голос.
И, прежде чем пастор успел отпрянуть, сильная рука втянула его внутрь.
Тотчас же из-за киоска вышла пара английских сыщиков и со скучающим видом повернула к вокзалу. Циничная улыбка сыщиков и глаза их, внезапно ставшие утомленными, говорили, что дело сделано и забота упала с их плеч долой.
Зато им теперь придется здорово поработать! — пробормотал один из них, глядя вслед удаляющемуся такси, за которым на велосипедах неотступно следовали турецкие сыщики. — Им-то уж не удастся выбраться, как нам с тобой!
С этими словами английский сыщик крикнул газетчика и отобрал у него с десяток турецких газет и журнальчиков.
— Пари на десять фунтов, что здесь уже пропечатали вашего молодчика!
Его товарищ прервал зевоту судорожным взрывом смеха.
Пастор Мартин Андрью между тем угрюмо сидел в такси. Возле него курил сигару английский джентльмен. Милое и чрезвычайно мягкое лицо джентльмена говорило о деликатной сконфуженности. Менее всего хотел джентльмен употреблять насилие и подначивать роль насильника.
— Куда вы меня везете? — сухо спросил пастор.
На виллу, нанятую специально для вас, дорогой друг, — тихо ответил ласковый джентльмен. — Нет надобности говорить вам, что жизнь ваша на всем Востоке — в опасности, вернее — в преждевременной опасности. Фанатики уже начали действовать, газеты выпустили статьи с требованием допросить вас о том, что вы делали в купе майора. Словом, прелюдия уже готова.
— Чёрт ее побери, эту прелюдию! — вырвалось у пастора далеко не христианским тоном.
Ласковый джентльмен улыбнулся. Он нежной рукой дотронулся до похолодевших пальцев Мартина Андрью.
— Тем не менее дело начато, — сказал он тихо.
В такси воцарилось молчание. Сухое лицо пастора посерело, и волчий оскал его рта стал больным и старым. Уже не тянуло его из каретки, и запах пыли и роз вместо прежней жажды жизни вызвал одну тошноту. Такси остановился перед роскошной металлической решеткой, за которой с приятным и глухим шумом покачивались на ветру огромные эвкалипты. Мягкий джентльмен открыл дверцу. Турецкие сыщики с видом бродяг, бросив велосипеды за углом, шли сейчас мимо, горланя песню. Их зоркий взгляд оглядел и запомнил номер.
— Идите сюда, за мной, — ласково сказал джентльмен, ведя пастора под руку. — И соберитесь же с силами!
Они проходили сейчас по гравию извилистой и тенистой дорожки. Кусты алоэ росли справа и слева. Царственный портал небольшого здания в персидском вкусе показался из-за эвкалиптов. Изразцовые стены дышали прохладой, невидимый фонтан пел и прядал, огненно-радужное пятно вдруг вспорхнуло на перила мраморной лестницы и поплыло по ним. Это была ручная цесарка.