— Ну, и что ж с того? — равнодушно спросил Крац.
Человек в черной шляпе потер руки, хихикнул и снова схватился за газету.
— Я не говорю, сударь, что тут что-то есть! Я ничего не говорю! С какой стати мне говорить! Молчанье, сударь, гробовое молчанье, особенно для моей профессии могильщика!
С этими словами он закатился неистовым хохотом. Между тем дверь начала поминутно хлопать. Один за другим входили посетители диспута и рассаживались вокруг стола. К небольшой кафедре проследовал пастор Питер Вурф, как всегда повязанный гарусным шарфом.
Внимание сторожа Краца тотчас же обратилось на пастора, и странный могильщик был им на время забыт.
— Братья, — произнес пастор носовым голосом, — будем продолжать наше собеседование о чудесах господних. Что есть чудо для человеческого ума? Это есть слабость характера, друзья мои, недостойная лютеранина!
— Неужели, герр пастор? — прошептала старая прихожанка.
— Именно! — твердо отрезал пастор. — Когда к хорошему лавочнику приходит добрый, хороший покупатель, уважаемый во всем городе, что он ему говорит? Он говорит: положи в корзину, добрый друг, то и то — окорок ветчины, кило меду и кило сыра и еще разного товару — и отправь это в дом мой. И что отвечает хороший хозяин уважаемому покупателю? Разве он скажет ему: оставь в залог часы твои или выложи деньги наличными, прежде чем начну упаковывать? Нет, но он скажет: иди к себе, друг мой, еще не зайдёт солнце, как сделаю по слову твоему. И верит хороший лавочник покупателю, и верит покупатель лавочнику, и недоверия нет между ними. И вот, братья, не таким ли должно быть отношение лютеранина к богу?. Верю ему без чудес его, и не надо мне в залог ни часов, ни запонок, и не надо чудес ни с неба, ни с подземли, ни в воде, ни в воздухе для веры истинной и неколебимой!
В зале раздались тихие всхлипывания. Пастор Питер Вурф сорвал с шеи гарусный шарф и приложил его к очкам. Как вдруг в этой атмосфере, полной уважения и доверия, раздался голос, зазвучавший грубо и резко, как какое-нибудь известие о гарантийном договоре со столбца иностранной газеты… Голос принадлежал сторожу Крацу.
— Желаю возразить! — рявкнул сторож Крац.
Сотни умиленных глаз взглянули на него с явным попреком.
— Желаю возразить! — повторил сторож. — Как я есть тот самый человек, который своими глазами видел небесное чудо, вовсе даже против своей совести — не католиком! Прошу слова!
— Говори, чадо, — терпеливо ответил пастор Вурф, сокрушенно наблюдая, как все его прихожанки впились глазами в недостойного сторожа и так и задрожали от любопытства.
— Чудо это есть святая истина происшествия, в чем приношу клятву расписанием поездов по всей линии, и в жизни, и целостью своей головы, чтоб ей оторваться на виселице, коли я вру! — торжественно начал Крац, обводя всех сверкающими глазами. — Спросите у начальства, коли я беру в рот хмельного или чего прочего, отшибающего память! А только в тот день была темная ночь, и я пошел по службе, стоя у своей будки, и молчал, как всегда, говоря, что молчание золото, а слово серебро. Стою это я у будки и вдруг, не будучи католиком, помолился господу-богу о чуде.
— Вот оно, неверие века сего! — грустно воскликнул Питер Вурф.
— Дай, говорю я, господи, мне хорошую собаку — пса для сторожевой службы-разведки! И тут в эту самую минуту с неба гав-гав, и прямо мне на руки огро-омная собачища — пес с мордой, хвостом и лапами, и язык мне прямо под щеку, а вокруг в тот день, заметьте себе, была полная ночь, и с неба ничего не капало! Прошу объяснить господина пастора, с какой стати приключается этакое чудо с лютеранином, который не есть католик?
Вокруг раздались изумленные возгласы. Прихожанки обступили сторожа тесным кольцом. Каждая из них спешила задать ему богословский вопрос насчет того, была ли собака с плотью или только видение, и не был ли на ней ошейник с номером, или она была беспризорная, и особенно почему сторож Крац попросил собаку, а не выигрышного билета с хорошим номером, или сумки с золотом, или, по крайности, новой пары?
А самая верующая из прихожанок раздирающим душу голосом требовала, чтоб он немедленно помолился о новом чуде для всего собранья, и хотела, чтоб публика расступилась. Напрасно пастор Питер Вурф клеймил все такие выпады корыстными и богомерзкими, напрасно сторож Крац запустил пятерню в шевелюру, публика бесновалась и требовала немедленного чуда для проверки. Неизвестно, что произошло бы дальше, если б человек в черной шляпе не залился снова своим скрипучим хохотом и не сунул пастору Питеру Вурфу ту самую газету, с тою самою отметиной, которую уже совал без особенного успеха сторожу Крацу.