У катафалка с хрустальным ларцом остались лишь сторожа да немногие любопытные, с удивлением следившие за странным белым человеком, ведшим себя ничуть не хуже цветных. Это был круглолицый заспанный парень, с глазами сонными, как у рыбы, с покрасневшими от слез веками. Он беспрерывно всхлипывал, моргал, икал и бил себя в грудь с таким отчаянием, что один из сторожей не вытерпел и подошел к нему вплотную.
— Чего это вы разрываетесь, парень? — спросил он с состраданием. — Видать, будто вы не из полосатой породы.
— О-ох! — простонал круглолицый, положительно давясь oт собственной жидкости, заливавшей ему все шлюзы. — Несчастный я человек! Погибший я человек!. Ведь я наследник побочной линии!
Сторожа расхохотались.
— Так тебе, брат, нечего делать в Лондоне. Езжай-ка прямехонько в Ульстер, в родовой замок Кавендишей. Там тебе, может, что и перепадет.
— Эй, ты, помалкивай! — грозно вмещался полисмен, на которого разговорчивость сторожа произвела очень неприятное впечатление.
Круглолицый парень принял, по видимому, совет сторожей прямо к сердцу. Он круто повернулся и зашагал прочь, пробормотав себе под нос:
— Ну, здесь нечего больше делать! Проедемся в Ульстер.
И в самом деле, миновав несколько лондонских улиц, уже успевших завернуться в густой туман, он дошел до вокзала, взял билет в Ульстер, сел в вагон третьего класса и немедленно заснул, предварительно убедившись, что у него нет соседей ни в этом, ни в смежном отделении.
Маленький городок Ульстер в вечернем сумраке производил самое умиротворяющее впечатление. Несколько кэбов с дремлющими кучерами стояло у вокзала. Что касается вокзальных часов, то они тоже стояли, по причине тихой дремоты вокзального коменданта. Дремали даже четыре чистильщика сапог, после того как вычистили друг другу сапоги до самого верху. Надо сказать, что Ульстер мирно отдыхал от предвыборной кампании, только что давшей английскому парламенту двух пивных заводчиков и одного бутылочного фабриканта.
Но когда круглолицый парень вышел на улицу и сказал кэбмену: «Замок Кавендиш!» — мир этот был тотчас же нарушен. Кэбмен вздрогнул, точно наступил на змею. Соседи его повскакали с козел и окружили круглолицего парня, глядя на него во все глаза. Чистильщики сапог разинули рты и выронили щетки.
— Кав… кав… ввендиш! — Пробормотал извозчик, побледнев, как от желудочной колики. — Да вы, молодчик, христианин или нет? Кавендиш! Найдите смельчака, который свезет вас туда, хотя бы за десять фунтов.
— А за двадцать? — миролюбиво ответил парень.
Извозчики переглянулись и почесали за ухом.
— Дело-то, видите ли, нечисто, — промямлил один, — если бы еще утречком, а то к ночи…
— Да говорите вы толком! Я плачу двадцать фунтов. Кто везет меня в замок Кавендиш за двадцать фунтов?
Тут самый тощий из кэбменов, безмолвно стоявший со своей клячонкой в глухом углу площади, внезапно хлопнув бичом, загромыхал к вокзалу и так пронзительно заорал: «Садитесь! Везу!», что все остальные извозчики, на страхе божьем воспитанные, так бы и своротили ему скулы, нос, челюсти и прочие части тела, если бы, разумеется, успели это проделать. Но круглолицый парень быстро вскочил в кэб, а тощий возница быстро помчался вперед, и намерение это осталось бушевать на чисто теоретической почве в душах восьми остальных кзбменов, обмеривавших друг друга поистине фракционными взглядами.
— Что они болтали? — спросил тем временем парень, ударив тощего возницу по плечу. — Разве в замке Кавендиш кто-нибудь живет после смерти майора?
— Никто не живет, кроме старухи-экономки, — угрюмо ответил возница. — Все его слуги разбежались. Поговаривают, что каждую ночь…
Здесь он вздрогнул, неистово ударил свою клячу и замолчал.
— Ну, что же такое каждую ночь?
Но возница остался безмолвным, несмотря ни на какие подвертки круглолицего, пустившего в ход все свое красноречие, помноженное на кошелек и возведенное в куб при помощи вместительного кубического сосуда с приятной на вкус жидкостью. Видя, что никакая дипломатия не помогает, парень оставил в покое кэбмена и занялся обзором окрестностей.