Полицейские сердито подошли к ней и схватили ее за плечо.
— Проходу нет от голодных, — проворчал один.
— Чёрт их знает, зачем они шляются! — поддакнул другой. — Коли ты хочешь есть, сиди дома, — сбережешь по крайности фунтик своего собственного мяса, если только он сохранился у тебя где-нибудь подмышками.
Ни тряска, ни философия не вызывали у несчастной ни малейших признаков жизни. Это была хрупкая, тощая женщина не старше восемнадцати. Лицо ее осунулось и заострилось, не потеряв от этого миловидности. Нос и щеки покрыты веснушками, мягкие невьющиеся волосы прядями свисают на лоб.
— Нечего делать, тащи ее в «Кошачий глаз».
— Франц! — недовольно отозвался другой.
— Говорю тебе — тащи! Чего там: «Франц, Франц!» Не бегать же по ее милости за извозчиком, да еще по такой погоде, а в «Кошачьем глазу» — ты сам понимаешь…
— Если только они не взгреют тебя за доставку этой курицы как-нибудь по-другому, чем ты надеешься, — осторожно пробормотал полицейский, таща девушку вслед за своим товарищем.
Узкая тёмная улочка кончилась почти у самого выезда в город, дальше шел уже дачный пейзаж, то есть целый лес телеграфных столбов, зимой и летом одинаково цветущих белыми бутонами, опадающими разве только в карман самого последнего воришки. За лесом шли овраги и рытвины, бывшие глинобитни, густо усеянные остатками от пикников: бумажками, окурками, жестянками, ножами, бутылками, и два-три раза в месяц двумя-тремя проткнутыми трупиками — процент сравнительно небольшой, особенно с точки зрения тех добрых самаритян, кто привык стаскивать сапоги с людей, ушедших на покой и не успевших сделать этого самолично.
Кабачок «Кошачий глаз» сверкнул из темноты круглым ярко желтым фонарем, разрисованным узкими черными полосками из центра к окружности, что и делало его странно похожим на данное кабачку название.
— Кто идет? — шепнули навстречу полицейским.
— Свои! — ответил первый из них, выступая из темноты к свету. — Не откачаете ли вы вот эту уличную, свалившуюся тут поблизости?
Две руки в форменных обшлагах протянулись за девушкой и куда-то втащили ее, после чего между их хозяином и вновь прибывшими произошла тихая беседа уже по поводу собственной откачки, на которую последовало согласие. Не прошло и минуты, как в руках полицейских очутилось несколько бутылок, а желтый «кошачий глаз», проливавший свет на всю грязную улицу, освещал дружеские фигуры десяти или двенадцати полицейских. Такое изобилие блюстителей порядка перед самым мрачным из притонов, по-видимому, не влияло ни на хозяина, ни на посетителей кабачка. По крайней мере с десяток отвратительных бродяг, задрапированных в рваные плащи и с нахлобученными по самые брови шапками, пробрались мимо них, бормоча какое-то одинаковое слово, менее всего похожее на проклятие..
Голодная девушка очнулась от обморока в низкой, душной, дымной комнате, освещенной таким же полосатым фонарем, какой висел у входа. Лица обступивших ее бродяг тоже казались полосатыми. Один из них сунул ей в рот бутылку с водкой и, когда она вперила в него свои голубые глаза, налег кулачищем на ее коленку. Девушка вздрогнула, подмигнула и отпила из бутылки. Тогда человек встал, отошел к стойке и начал перемывать стаканы.
Ожив и придя в себя, девушка села и вызывающе улыбнулась. Голубые глаза ее оглядели всех полосатых и тотчас же убедились в том, что каждый из них был пьян не больше, чем она, и старался быть и пьяным, и грубым, и развязным с усилиями, не меньшими, чем ее собственные. Это открытие заставило девушку хрипло расхохотаться, вскинуть ногу на стул, сделать жест самой отчаянной проститутки и попросить у ближайшего соседа папироску.
Через минут соседний бродяга был подхвачен ею под руки и водворен в темном уголке, между большой кадкой с пальмой и обитой красным эстрадой, с которой несся визгливый, острый, тоскующий джаз-банд. Бродяга усиленно подливал ей и подкладывал на тарелку, поглядывая вокруг себя внимательными глазами и мало обращая внимания на то, ест или нет его непрошеная подруга. Когда спустя полчаса она упала на стол головой и захрапела, он с жестом отвращения оттолкнул ее руку, вцепившуюся ему в рукав, и кивнул головой слуге.
Тот подошел качающейся походкой инвалида. Старые подслеповатые глаза его были белы от усталости.
— Уберите эту женщину, — брезгливо пробормотал бродяга, царственным жестом указывая на проститутку.
— Ладно, успеешь, тоже не велика птица, — пьяным голосом ответил служащий, отходя к стойке.