Просящее ее лицо, простоволосая голова с кое-как заплетенными косами, тонкие руки, прижимающие сына, — все это делало женщину похожей на беженку, и верилось, что ей надо выехать скорее, сейчас же!
— Вы едете с мальчиком? — спросил Чалин.
— Да.
— И больше никого?
— Никого.
Чалин повернулся к шоферам.
— Ребята, кто возьмет женщину с ребенком?
— Смешно! — сказал Сашка. — Ребенка нельзя везти по такой дороге.
— Я прошу вас, — тихо произнесла женщина.
— Что нас просить! Вы природу просите, — сказал Фокеев.
— Бога, бога, — добавил Сашка.
— Ну, кто возьмет женщину? — снова спросил Чалин.
Все молчали.
Чалин повернулся к женщине.
— Никто не возьмет вас. Там пурга, морозы. Простите, помочь ничем не можем… Неизвестно, сколько дней придется ехать.
Женщина молчала и не уходила. Она смотрела в землю и точно, боролась с чем-то внутри себя, что мешало ей быть настойчивой. Наконец она снова подняла голову и сказала совсем тихо, но еще неистовее, чем раньше:
— Прошу взять меня.
— Гражданка, это смешно! — возразил обросший Джурабай.
— Вы не представляете, что там будет, — заговорил опять Чалин, — снег, мороз, завалы!.. Может быть, придется ночевать в снегу.
— Трое суток в кабине, — вставил Фокеев.
— Слушайте, хватит трепаться! — Сашка Федотов поднялся с бревен. — Я возьму женщину с ребенком.
— Послушай, друг, ты же не едешь! — смеясь, закричал Чалин, радуясь тому, что Сашка поймался.
— Почему? Я еду вместе с колонной, — не моргнув глазом, серьезно заявил Сашка. — Мне уж больно сын ваш понравился. Шустрой! Как зовут его?
— Амир-бек.
— Уж больно мне Амир-бек понравился! — сказал Сашка весело и подошел поближе к мальчику.
— Замечательный пацан! — заявил Сашка с восхищением.
— Когда вы выезжаете? — спросила женщина, улыбаясь.
— Через час, — сказал Чалин. — Идите скорее за вещами. Да, кстати, оденьтесь потеплей.
— Хорошо, я быстро, — сказала женщина и пошла, и все они смотрели ей вслед, пока она не вышла за ворота.
Тогда Степан Дорофеевич обернулся к Сашке.
— Ну, ты и жук!..
— И бензонасос сразу заработал, — вроде бы разговаривая сам с собой, серьезно сказал Фокеев.
— Нет, бросьте, ребята! — опять разваливаясь на бревнах, сказал Сашка. — Интересно, кто она такая?
— Не видишь, мать-одиночка, — сказал Джурабай.
— Нет, подвезло тебе, Сашка, — ухмыляясь и подмаргивая, пошутил Степан Дорофеевич. — Только вот малец ни к чему…
— Я из-за пацана и ее-то взял, — возразил Сашка и вдруг вскочил, ударил Степана Дорофеевича по шее и закричал с восторгом: — Значит, едем, Дорофеич! И пропьют без нас твою сестренку…
II. Я начну жизнь сначала
Женщина с ребенком на руках, выйдя за ворота на улицу, глубоко вздохнула и быстро пошла по влажному, растоптанному снегу.
Впереди в ветвях белых исполинских тополей пылало солнце… Арык, полный снежной воды, вспыхивал под его лучами…
Женщина торопилась, шагала быстро, почти бегом, и через два квартала свернула в белое двухэтажное здание, взбежала по лестнице.
«Скорее… нельзя опоздать! — думала она, открывая дверь квартиры. — Через полчаса обеденный перерыв, придет свекровь, и тогда все пропало. Нужно притворяться, придумывать объяснение, а машины уйдут! Через три дня приедет он — и уехать будет совсем нельзя! И тогда все останется, как вчера, позавчера… И все, все, о чем мечталось, все светлое… погибнет совсем, совсем!»
Она положила сына на диван. Он спал спокойно.
«И хорошо, что он спит, проснется уже в дороге». Сбросила с себя пальто и осталась в цветастом халате. Косы упали с головы, волосы рассыпались по спине. Она быстро собрала их в пучок, повязалась белым платочком по-деревенски…
«Через полчаса придет его мать… Она все поймет, ее не обманешь! Да и вещи увидит». Вещи! Ведь надо собрать вещи в дорогу! Вещами забиты все три комнаты. Это все их вещи, купленные за два года семейной жизни. Это все его вещи. Она не возьмет ни одной. В его комнате разбросаны рубашки, галстуки, платки, утром он собирался на выставку и, как всегда, все расшвырял.
Она достала из-за шкафа потертый чемоданчик, с которым когда-то ходила на тренировки. Вот старый спортивный костюм, тапочки, милые тапочки! Прошло всего три года, а будто сто лет! Точно пылью запорошило душу. А вот зеркальце, маленькое, круглое, в зеленом ободке. Любила подолгу смотреть на себя, правда, тайком. Любила себя, гладила по щекам, дура! А сейчас готова себя избить!
А вот и фотография — весь выпуск. Она стоит сбоку, отошла от всех, гордая тихоня, зазнайка!