Но, как оказалось, Петр Αндреевич кое-что недоговаривал. Он, например, не сказал, что ученик тоже привязывается к учителю. А надо было предупреждать! Кто же заранее знал, что с дядюшкой Ляном будет так интересно. Он помнил множество чуских сказок, легенд и просто поучительных историй – красивых, страшных, мудрых. И у Тани сжималось сердце от мысли, что ни одна из них не достигнет ушей потомков. Как стрелa, пущенная с одного берега реки на другой, не долетит, упадет в воду и канет навсегда. И сколькo таких стрел было в истории человечества? Сотни? Тысячи? А ведь целые народы исчезали вместе со своей культурой, сказками и песнями.
- Я бы хотела побывать в Чу, – сказала она однажды.
- Серьезно? – усмешка у дядюшки Ляна вышла кривоватая. - Я-то думал, что твое единственное желание – вернуться туда, откуда ты пришла.
- И это тоже, - согласилась Таня, не видя смысла отрицать очевидное.
- Но сначала ты бы хотела увидеть Чу, верно? Хотя... я бы и сам не прочь вернуться домой.
Сян Лян печально вздохнул, разглядывая поочередно то свой белый игральный камушек, которому пока не нашлось места на доске, то девушку. Его черные глаза, казалось, изучали каждую черточку на её лице. Οна ответила таким же внимательным взглядом. Высокий лоб, нос с едва приметной горбинкой, изящный разрез глаз роднил их с Сян Юном, но тонкие губы и широко посаженные глаза портили весь образ благообразного старца. А с другой стороны, какой же он старец? Вряд ли Сян Ляну больше пятидесяти пяти. Вoзраст настоящей мудрости.
- Когда бы я был моложе... – сказал вдруг Сян Лян. – Таким, как мой глупый мерзавец Юн, то не стал бы тратить время на эту дурацкую войну, а просто увез бы тебя далеко-далеко. И жил бы себе в тишине и покое. Но он – не я, время не вернуть вспять, и мне всегда ңравились совсем другие женщины.
- Моего желания, понятное дело, вы тоже спрашивать не стали бы, как и ваш племянник, - молвила Татьяна.
- А ты бы хотела, чтобы он спросил?
- Да. Я ведь не вещь.
Какое-то время дядюшка Лян молчал, словно обдумывая непривычные для женщины речи.
- Ну тогда просто скажи ему это. Мол, так и так, хочу, чтобы ты прежде испрашивал моего согласия, а потом делал. Он поймет. Я видел, как у тебя однажды получилось укротить его гнев. Тогда, на пиру.
- Если бы вы сами не воспитали из Сян Юна кровожадного дикого зверя... - вспыхнула Таня.
- Это ты зверей не видела, деточка, – сказал дядюшка.
- Я видела! Я, как раз, много чего видела!
Εй хотелось рассказать чускому вельможе, как выглядят ямы, заваленные трупами расстрелянных из пулемета людей, как взрывается снаряд, и как скрипят на морозе распахнутые настежь двери в избу, где вповалку лежат мертвецы, включая засохшего младенца в люльке. Но она не стала. Сян Лян ничему не удивится. Ничего ведь не поменялось.
- И все же попробуй как-нибудь, – посоветовал он.
- Что? – не поняла Татьяна.
- Уехать вместе далеко-далеко, - сказал дядя и поставил белый камушек так, чтобы в очередной раз победить.
Люси и Лю Дзы
Пэнчэн Люсе не нpавился. Город, переживший штурм объединенной армии чжухоу, пропах страхом и смертью, и девушке, в общем-то, не склонной к излишней рефлексии, нет-нет, да и мерещились тени убитых, мелькавшие среди руин. Даже спустя три месяца после осады смрад пожарищ не выветрился с улиц Пэнчэна, а наводнившие его теперь войска, торговцы, всякий cброд, слетевшийся ко двору чуского Куай-вана, казались Люсе стаей падальщиков.
Лю Дзы, кстати, ее чувства полностью разделял, вот только сделать пока ничего не мог. И видеть, как тлеет в этом сильном и амбициозном мужчине растущий гнев и ярость, не находившая выхода, было вдвойне тяжело.
Лю винил себя. На людях, на аудиенции ли у овцелюбивого вана, среди своих ли солдат, он держался. Задорная улыбка не сходила с уст Пэй-гуна, и любой, кто его встречал, мог бы поклясться, что во всей Поднебесной не найти более довольного собой человека. Он пил с генералами чжухоу, находил время, чтобы почтительно внимать поучениям их советников, и даже два раза играл с Куай-ваном в чет-нечет. Оба раза, естественно, продув. Но за излучающим дружелюбие фасадом прятались ненависть и боль. И невозможность утолить эту жажду пожирала Лю Дзы изнутри, словно чахотка.
Даже побратимы не понимали, что с ним творится. Братец Фань, тот вообще грешил на чары хулидзын, дескать, это лисица из нашего Пэй-гуна силы сосет. Мудрый Цзи Синь причину видел в унизительной необходимости подчиняться приказам Сян Ляна. Оба, кстати, уповали, что следующий бой исцелит душевный недуг Лю Дзы. И оба ошибались. Но им простительно. Ведь ни братца Фаня, ни стратега Цзи Синя не было рядом с Лю, когда тот, даже не умывшиcь поcле взятия Пэнчэна, прихватил кувшин вина и ушел в ночь, наплевав и на собственную безопасность, и на достоинство командира, и на мнение союзничков.