Сэм Дивероу следил за превращением Маккензи Хаукинза из рычащего медведя в забитого опоссума с сомнением и страхом. Ястреб превратился в этакого мягкоклювого птенца без особой на то причины. И дело было даже не в том, что Сэм не принимал во внимание возможность тюремного заключения генерала в Монголии или Ливенуорсе. Коль скоро Хаукинз согласился признать справедливым предъявленное ему обвинение, публично покаяться, написать и зачитать письмо и не возражать против появления в газетах фотографий, снятых во время последнего судебного заседания, ознаменованного оглашением приговора, согласно которому он получил сто условных лет, и изображавших его с поникшей головой, то он мог вернуться к своим армейским замашкам, дать возможность разгореться обуявшим его страстям. Вместо этого он делал все возможное для того, чтобы гасить их. Создавалось впечатление, что он и на самом деле решил сойти со сцены. Причем сам Сэм считал эту фразу ужасной.
Конечно, Сэм не мог не догадываться о том, что такое поведение Хаукинза каким-то образом связано с обещанной Вашингтоном услугой за услугу – с допуском Хаукинза к архивам «Джи-2» в соответствии с параграфом семь-семь-пять о секретных операциях. И если это было так, то генерал напрасно старался вести себя подобным образом, поскольку три разведслужбы уже просмотрели востребованные Хаукинзом папки и не нашли в них ничего важного с точки зрения национальной безопасности. Ведь по большей части речь в них шла о давних тайных заговорах в Сайгоне, нескольких старых нечистоплотных мероприятиях в Европе, а также о всевозможных предположениях и сплетнях, то есть о разной чепухе.
И если Хаукинз искренне верил в то, что он сможет извлечь нечто полезное для себя – а иначе какой смысл настаивать на допуске к документам? – из этих устаревших, неподтвержденных донесений, то в этом не было ничего опасного. А вообще же вследствие инфляции и значительно уступающей зарплате пенсии, которую теперь должен был получать генерал, а также из-за шаткости его положения дела Хаукинза в целом складывались далеко не блестяще. И поэтому никого не волновало, что генерал собирается делать со своим старым досье. Ну а если из этого и вышло бы что-нибудь непредвиденное, то в распоряжении Пентагона имелось его письмо.
– Я рад снова слышать тебя, парень! – громко и энергично произнес Хаукинз.
Сэм убрал телефонную трубку подальше от уха. Частично этот жест объяснялся тем, что Хаукинз буквально оглушил его, а частично и тем, что Сэм просто испугался, снова услышав его.
Дивероу вернулся в Вашингтон около двух недель назад, оставив Ястреба в Калифорнии сразу же после пресс-конференции в Трэвисе. До отставки Сэма оставалось всего три дня, и он только тем и занимался, что приводил свои дела в тот образцовый порядок, который бы соответствовал столь славному часу.
Хаукинз не имел никакого отношения к его настоящим занятиям, но его постоянное присутствие представляло для Сэма некую абстрактную опасность.
– Привет, Мак! – осторожно ответил Сэм: они прекратили называть друг друга по званиям еще в начале процесса в Пекине. – Ты в Вашингтоне?
– Где же еще, парень? Завтра я собираюсь в «Джи-2», чтобы выполнить требование параграфа семь-семь-пять. Ты что, не знаешь об этом?
– Я был очень занят, поскольку мне надо многое тут закончить. Да и кто стал бы докладывать мне об этом твоем параграфе?
– Как «кто»? – ответил Хаукинз. – Ты же едешь вместе со мной, и я полагал, что тебе известно об этом.
Сэму показалось, что в его желудке застрял огромный кусок. Он машинально выдвинул один из ящиков своего стола и, доставая оттуда бутылку «Мэлокси», сказал:
– Сопровождать тебя? Но зачем? Ты что, сам не знаешь, где находится этот «Джи-2»? В случае чего я дам тебе адрес, Мак, он у меня здесь. Не клади трубку, Мак!.. Сержант, разыщите мне адрес архивов «Джи-2»! И побыстрее!
– Постой, Сэм! – прокричал в трубку Хаукинз. – Это обычная армейская формальность, и только. Ничего из ряда вон выходящего и неудобного. Адрес я знаю, но тебе все равно придется сопровождать меня! Это решено, Сэм…
– Но я не желаю ехать с тобой! – воскликнул Дивероу. – Какой, к черту, из меня сопровождающий? И я уже попрощался с тобой в Калифорнии!
– Ты можешь снова поздороваться со мной за сегодняшним обедом, Сэм! Что ты, кстати, думаешь по этому поводу?
Тяжело вздохнув, Сэм отпил из бутылки и сделал своему секретарю из женской вспомогательной службы знак рукой, чтобы та вышла.
– Сожалею, Мак, но у меня очень много дел… Возможно, мы увидимся в конце недели или, если удастся, послезавтра в четыре часа…
– Нам следует выехать в «Джи-2», Сэм, завтра утром… Я хочу сказать, что ты обязан быть там, парень. Это в порядке вещей. Ведь мы же не хотим, чтобы там случилось что-нибудь непредвиденное, не так ли? Поскольку в случае чего – бог ты мой! – нас с тобой просто не выпустят оттуда.
– Где ты собираешься обедать? – спросил Дивероу. Положив трубку, он поморщился. Бутылка «Мэлокси» была пуста.
«Ты же едешь вместе со мной, и я полагал, что тебе известно об этом… Это в порядке вещей. Ведь мы же не хотим, чтобы там случилось что-нибудь непредвиденное, не так ли?»
Конечно, нет…
Дивероу тряхнул головой. Парочка в соседней кабине уставилась на него. Он опомнился и с идиотским видом улыбнулся. Нашептавшись между собой, те двое отвели глаза. Их реакция была понятной.
Под шторами арки прошел высокий человек и двинулся в глубь зала. Сэм впился в него глазами. Причем со страхом.
Это был Хаукинз. Сэм не сомневался в этом, несмотря на то, что осторожно пробиравшийся сквозь забитый людьми зал рослый мужчина имел лишь отдаленное сходство с растрепанным, жевавшим сигару Маккензи Хаукинзом, искоса рассматривавшим его через окошечко в двери пекинской камеры. И еще меньше направлявшийся к Сэму человек напоминал того коротко остриженного Хаукинза, который некогда гордо шествовал с выпрямленной спиной, печатая шаг, словно маршировал на параде под оркестром. Прежде всего в глаза бросалась бородка в стиле Ван Дейка. И хотя Хаукинз только что отпустил ее, она уже успела отрасти и выглядела довольно ухоженной. Изменилась и прическа. Его волосы не только стали длиннее, но и были подстрижены таким образом, что седоватыми волнами спадали ему на уши. В целом он выглядел весьма презентабельно. Что же касается его глаз, то увидеть их было нельзя – из-за темных очков в светлой оправе из черепахового панциря, придававших ему вид ученого или даже дипломата без всякого намека на таинственность.
А его походка? Боже милосердный! Армейскую деревянность Хаукинза сменила, черт побери, элегантность обладающего вкусом человека. И вообще во всей его фигуре и манере держаться появились расслабленность и мягкость, некая естественная пластичность, характерная больше для Палм-Бича, нежели для Форт-Беннинга.
– Я заметил, как ты наблюдаешь за мной, – сказал Хаукинз, входя в кабину. – Не так уж и плохо, а, парень? Никто из этих дерьмоносцев не остановил меня. Что ты думаешь по этому поводу?
– Я удивлен, – ответил Сэм.
– Ну и зря, парень… Первое, чему необходимо учиться при переходе границы, так это способности адаптироваться в новых условиях. Не только к природной среде, но и, главным образом, к местным привычкам и поведению. Это своеобразная форма психической войны.
– Что ты городишь?
– Мы за линией фронта, Сэм, на вражеской территории. Неужели до тебя не доходит это?
Хаукинз элегантным движением помешал лед в коктейле. И затем перешел к тому главному, ради чего он и затеял этот обед с Дивероу. Это же главное заключалось всего в одном, но весьма взрывоопасном имени – генерал-майор Хизелтайн Броукмайкл… Совсем еще недавно служил в штабе американских войск в Бангкоке, а ныне пребывал в Вашингтоне в полном забвении.
– Да, Сэм, старина Броуки был вместе со мной в Корее… Зарекомендовал себя с самой лучшей стороны, хотя и был немного горяч. К тому же ему постоянно приходилось бороться со своим тупицей кузеном… У того еще было это идиотское имя – Этелред. Можешь себе такое представить? Подумать только – два Броукмайкла в одной чертовой армии, и оба с дурацкими именами!