И вот сегодня, неожиданно встретившись с бывшим командиром, солдат то ли не хотел, то ли не решался подойти к лейтенанту…
И Головеня решил пока не разговаривать с ним.
Глава двадцатая
Поднявшись на рассвете, лейтенант взял палку и, опираясь на нее, медленно пошел по поляне. Нога еще болела, но двигаться было можно. Проковыляв мимо кустарника к речке, Головеня увидел деда. Старик сидел на камне и задумчиво смотрел в воду. «Видно, давно проснулся, а может, и совсем не спал», — подумал лейтенант.
— Здравия желаю, папаша! — окликнул он деда.
— Доброго здоровья, сынок.
— Не спится?
— Какой там сон…
Лейтенант присел рядом. Они заговорили о том о сем, но вскоре свели разговор к главному, что вот уже второй год волновало всех советских людей.
— Как же так, — рассуждал дед, — немец в наш дом, а мы из дому? Неужели у него, проклятого, силов больше? Нет, сынок, этого быть не может. Оно и раньше войны бывали, много всяких супроть России шло, но чтобы так далеко забирались — ни-ни! А этот прет, как скаженный! И никакого ему удержу нема!
— Да, Матвей Митрич, кое в чем правы, — начал лейтенант, — но дело тут не только в силах. Силы у нас, конечно, есть, однако не следует забывать о том, как фашисты напали на нас. По-разбойничьи, внезапно… Вот и приходится пока отступать. На войне всякое бывает. Сначала отступаем, а придет время — наступать будем… Кутузов тоже отступал…
— Э, постой, постой! — перебил дед. — Кутузов — особь статья! Кутузов Москву сдал, это верно. Но как сдал? С умом! А мы? Какие хлеба стоят нынче, а кому от них прок? Не нам. Или скотину взять: думали-гадали, пока собрали гурты, а немец тут как тут! На дороге перехватил. Так отчего ж, спрашивается, заранее было не угнать? Почему добро наше врагу достается? Все, скажу тебе, можно было: и скот, и хлеб — туда, в Сибирь! Сибирь — она вон какая: конца-краю не видно.
— Есть, отец, есть. Все это правильно, но… внезапность.
— Незапность, незапность! — рассердился дед. — Только и остается, что на нее все наши беды валить! А я по-другому думаю: бить его надо, фашиста, чтобы подняться не мог! Вот тогда и не будем мы по лесам прятаться на своей-то земле!
Лейтенант не стал спорить: не о чем. Заговорил о другом:
— Я, Матвей Митрич, насчет хлеба хотел спросить. Можно его достать?
Дед все еще сердито пыхнул дымком из трубки:
— Хлеба? А за какие такие заслуги нас хлебом кормить?
Головеня не обиделся на этот укор, ответил спокойно и твердо:
— Перевал будем держать!
Митрич даже подскочил от этих слов, схватил его за руку:
— Голубчик ты мой, сынок! Да тут, я тебе скажу, один солдат целую роту сдержать может! Только патроны ему давай. Такие места скоро пойдут, что — ни в сторону тебе, ни в бок свернуть.
— Где же эти места?
— И вовсе недалеко. Ежели б на конях, совсем близко. Орлиные скалы называются… А насчет хлеба, так это вполне можно: тут, у самого подножия, станица богатая, так и называется — Подгорная. Фашист туда не пойдет, а нам — чего проще? Там у меня и родня проживает.
— Родня? — переспросил лейтенант.
— Как есть родня: моей старухи сестра. Старуха-то годов пять, как скончалась, царство ей небесное. А сестра, значит, живет, за родню почитает. Да ты не сумлевайся, будет хлеб!
…Над лесом поднималась заря, когда все опять тронулись в путь. Впереди, опираясь на палку, ковылял лейтенант, но Донцов и Пруидзе вскоре уговорили его воспользоваться носилками. Они радовались, что командир выздоравливает, и теперь еще больше оберегали его.
Началось мелколесье. Только изредка по сторонам тропы вставали сосны, да и те невысокие, чахлые. На пути все чаще попадались скалы, круче становились подъемы. Тропа извивалась между скалами, то отступая, то приближаясь к ним. Иногда над нею нависали такие огромные и страшные каменные глыбы, что, казалось, стоит приблизиться — и они рухнут, уничтожат всех. Такие места солдаты старались проходить быстрее и осторожнее, хотя глыбы и не думали падать.
Наталка впервые была в горах. Поднявшись на возвышенность, она с удивлением рассматривала суровый, однообразный пейзаж. В такие минуты ей казалось, что в мире нет ни городов, ни сел, ни даже морей и океанов, — есть только небо да эти однообразные серые скалы, которым не видно конца.
Она так и не успела еще, а вернее, не решилась сказать Головене о Зубове, хотя все время держалась поближе к носилкам лейтенанта. Сам же Зубов избегал девушки, делая вид, будто никогда не видел ее. Донцов и Пруидзе вели бесконечный спор о войне.