– «И сок проклятой белены влил в королевскую особу», – пробормотал Мишель выплывшую откуда-то, кажется, из «Гамлета», цитату. Его трясло и подташнивало. Показываться в таком виде мэтру Шомону было невозможно.
Журналист вырвал страничку из блокнота, написал по-французски извинение, что вынужден срочно уехать – вспомнил неотложное дело.
Черным ходом вышел на задний двор, где сейчас никого не было. Все слуги собрались в парадной части дворца.
Оглядываясь на окна, Портос дошел до кустов, и там перешел на рысцу. До дуба, на котором должны были разместиться приятели, он добрался за полминуты.
– Исполнено? – спросил сверху Арамис. Он сидел, свесив ноги, на толстом суку. Одной рукой обнимал ствол, в другой держал бинокль. Ларцев расположился с другой стороны, чуть выше. Оба были в коричневом и почти сливались с корой.
– Так исполнено или нет?
– Исполнено, – ответил Мишель. Ему вдруг стало спокойно и, пожалуй, даже хорошо. Еще и Воронин восхитился:
– Герой! Ты настоящий герой, Миша. Главное дело сделал ты.
– А как вы туда залезли?
Адриан молча скинул веревочную лестницу. Пыхтя и кряхтя, Портос полез вверх.
– Только на мою ветку не садись. Твоей туши она не выдержит. Вон для тебя кресло приготовлено.
Вика показал на обломанный сук, весьма неудобного вида, но, кажется, крепкий.
Мишель кое-как уселся, перевел дух. Взял предложенный бинокль, хоть первоначально и не собирался наблюдать, как подействует отрава.
«Я, правда, герой, – думал он. – Спаситель отечества. Звучит трескуче, но ведь правда. А самая красивая штука в том, что об этом никто никогда не узнает. Тайна останется между нами тремя. Значит, я сделал то, что я сделал, не ради славы или народной признательности. Черт, всю жизнь буду сам себе кланяться в зеркале».
Настроение у него повышалось с каждым мгновением.
– Выходят, – доложил не отрывавшийся от окуляров Арамис.
Мишель тоже поднял бинокль.
На просторной террасе, где на столе уже дымился сверкающий самовар, появились трое: царь и великий князь в гвардейских мундирах, Александра Иосифовна в теплом пуховом платке и капоре. В десятикратном приближении было видно, как мужчины шевелят губами, а Санни искусственно улыбается. Должно быть, разговор шел о чем-нибудь скучном, военном.
Со всех сторон порхали лакеи в лазоревых константиновских ливреях: пододвигали стулья, подавали салфетки, прищепляли волнующиеся углы скатерти – с моря дул свежий ветерок. Впрочем, день был ясный и довольно теплый.
– Несут мой чайник, – сказал Питовранов и загордился – так лихо и небрежно это прозвучало.
Ему хотелось шутить – впервые за всю неделю.
– Знаете на кого мы похожи? Висим тут, как подвески королевы.
Острота удалась наполовину. Прыснул только Арамис. Сибирский гасконец спросил:
– В каком смысле?
Внизу под террасой, вероятно, в соответствии с инструкцией, стояли цепью конвойные лейб-казаки, молодцевато озирали пустой парк – демонстрировали бдительность.
«Бдите-бдите, – усмехнулся Мишель. – Много от вас толку».
– Что это он? – сказал сверху Ларцев. – Вон тот, с большими бакенбардами? Что это он делает с чайником?
– Где?
Питовранов двинул биноклем.
Пожилой лакей с пышной полуседой растительностью на лице налил из отравленного чайника в небольшой пробный стаканчик, отпил. Покачал головой дворецкому: рано наливать, еще горячий.
– Адриан, как быстро действует яд? – нервно спросил Вика.
– Зависит, матерый волчина или нет. Матерые падают не сразу. Которые помоложе или послабее, через минуту валятся.
– Черт, черт, черт… – простонал Арамис. – Только бы раньше времени не обнаружилось.
Мишель же молчал. У него потемнело в глазах.
Лакей матерым, видно, не был. Минуты не прошло – покачнулся, выронил стаканчик (даже за двести шагов был слышен звон разбитого стекла) и повалился навзничь.
Арамис взвыл не хуже волка. Мишель зажмурился. Ларцев сказал:
– Теперь царь пить не станет. У волков даже когда один упадет, другие все равно жрут. Но то волки. Царь сообразит про отраву.
Мыслительные способности самодержца Адриан Дмитриевич, однако, переоценил.
Увидев, что слуга упал, император и молодая пара вскочили, но никакого преступного умысла, кажется, не заподозрили. Его величество махал рукой, отдавал распоряжения. Лакея подняли, уложили на составленные стулья. Прибежал какой-то старичок с саквояжем – наверное, дежурный лейб-медик. Наклонился над лежащим, потеребил его, потыкал стетоскопом. Распрямился, что-то проговорил, скорбно качая головой.