— Не знаю…
А вот и кончилась борьба. Всё. Конец. Мир победил. Пора на покой… Но что-то в глубине оставшегося Ричарда самого-себя противилось этому. Это было похоже на то, как червоточинка ширится в сердце, как оно раскрывается изнутри навстречу печалям и невзгодам, не в силах принять случившееся. Сердце ноет, обливаясь кровавыми слезами безнадёжности и непримиримости. У кого-то ноет оно лишь мгновение, а кого-то оно терзает днями, годами, веками… Чья-то червоточинка перекидывается и на память потомков, не давая покоя уже им.
И вот сейчас также ныло что-то в Ричарде. И это что-то не сдавалось, оно не принимало поражения и никогда бы не приняло. Но только почему?.. Это невозможно было объяснить. Как словами рассказать то, что никак не связано с мыслью, со словом, только — с чувством, только с тем, что сокрыто во глубине до поры до времени, что-то, что пробуждает тебя ночами и заставляет дрожать, плакать или смеяться? Что-то, плачущее за покровами сердца и души, что-то, заставляющее идти на поступки, в которых ты сам себе не можешь дать отчёт? Что же это было?.. Кто же это было?.. Ричард всегда мечтал найти ответ на этот вопрос.
И вот ему удалось это. Лишь здесь, где не было ничего, кроме него самого. Ричард понял, что это он-сам борется. Тьма надвигалась со всех сторон. И только крохотная искорка, падавшая вниз, светом сверкала ярко и боролась с темнотой. Так не могут бороться живые — только ушедшие. Он боролся всем, что у него есть: он боролся весь. Он боролся со всем. Но крохотная искорка — звёздочка падала вниз (а может быть, вверх), и даже гордая, невозможная, неожиданная борьба не могла остановить её падение. Должно быть, лишена была смысла эта борьба — и всё же он сражался. Сражался вопреки всему. Лишённый рук и ног, лишённый тела своего, он боролся. Чем? Он сам не смог бы ответить… Должно быть, самым сердцем своим, самим желанием сражаться. И он — он не сдавался, вопреки всему, этот тщедушный, знавший мир только как страницы книги, краешек света вокруг них и звуки, эхо голосов и криков… А ещё — мир как отражение последнего взгляда учителя. Он был солью на раны, не более. Человек, коего не почитали за такового. Человек, который не хотел жить, который жил сражением… Человек, душа которого теперь уходила далеко-далеко, прочь, оставив позади себя смерть и гибель.
Но он — он не хотел умирать. Бороться было просто.
Сложнее было — понять, зачем надо было сражаться.
А значит — зачем надо было жить.
И он, знавший историю этого мира и легенды о двух других, перечитавший едва ли не две трети книг, сохранившихся на Хэвенхэлле, он, выдержавший много и даже чуть больше…
Он, он — не знал. И потому он падал вниз. И огонёк тускло блестел во тьме, и свет его уже был не столь ярок, как прежде. Потому что он — уходил. Уходил навсегда. Быть может, он ещё смог бы взлететь…
Они стояли друг напротив друга. Лид поднял забранную в железо руку — чужую, заёмную руку — кверху. В тот момент он вспомнил о прошлом. Вспомнил, как ходил коридорами дворца ванакта и мечтал, дабы от слов его появилась улыбка на устах владыки. Вспомнил, как рушилось всё вокруг, как Нарсес объявил себя новым ванактом… Вспомнил, как горело море за окоёмом, а под ногами земля дрожала многие недели. Как созвездия плясали безумный, кабацкий, мужицкий танец, а любомудры хватались за головы и сбрасывались со скал в море. И как тот ветер, нёсший серебристую… нет, серебряную, пыль, всё дул и дул. И как гибли в боях с варварами люди. И как Нарсес… Хотя тот — тот заслужил, чего уж там. И как рассыпалось Государство во прах…
И только в этот момент Лид понял, что для своего мира он был слишком молод, а для этого — слишком уж стар… И что он последний чиновник канувшего в озеро Забвения Государства… И что он, в общем-то, никому здесь не нужен… Потому что где двое — там есть Государство… А он был один, совсем один в этом мире…
А где-то там, вне миров и звёзд, крохотная искорка боролась за право вернуться назад. И каждый миг сомнений дарил шанс на победу, шанс на то, чтобы вернуться и вернуть.
Он знал: ему осталось чуть-чуть, самую малость. Обречённый с самого дня гибели родителей на бой, Ричард боролся в последний раз. Видел бы его кто-то сейчас, яркую звёздочку, всё не угасавшую под натиском темноты! Ещё чуть-чуть, ещё немного, лишь бы продержаться…
Он сдерживал натиск — но всё-таки не мог перейти в атаку. Потому что не знал, зачем. Он не знал. Он так и не смог найти выхода…
Он так и не мог найти смысла, смытого годами борьбы. Он-сам и был борьбой. Только лишь борьбой. Прожитые — или пробытые? — годы протянулись чередой… Да непонятно чего чередой…