— Но ты ведь выдержал, выжил, смог! — впервые за последние дни Олаф говорил с укоризной и нажимом.
— Никому не посоветовал бы пройти моим путём. И ещё, у меня нет доказательств того, что я смог выжить, — ни один кобзарь не смог бы уловить дрожи или даже малейшего проблеска какого-либо чувства в голосе Ричарда.
Но! Следовало бы этим кобзарям взглянуть на пальцы Магуса — задрожавшие пальцы правой руки, едва-едва не скрючившиеся на манер ястребиной лапы — и поняли бы музыканты: вот где она, жизнь… Вот где они, страдания… Вот где струны рвущейся кобзы-души…
Да что они знали, эти странствующие музыканты, о жизни? Разве чувствовали они на своей шее лапы судьбы-насмешницы, пряхи, не умеющей соткать добротное платье — всё равно какая-то гадость выходит, как ни крути!.. Будь ты человеком — а будь хоть магом…
— Да ничего вы не знаете, — в голосе Магуса слышны были дрожь и горечь. — Совсем-совсем ничего…
Спрашиваете, почему маги не любят рассказать о годах своего обучения? Всё очень просто: мало кто захочет вспоминать долгие годы сидения над пыльными фолиантами в полутёмных библиотеках и тренировки, тренировки, тренировки…
Ему не было и шестнадцати лет — этому безусому юнцу. Но в глазах его уже застыл лёд серьёзности и печали. Так, наверное, смотрят уставшие от жизни старики или пережившие гибель друзей люди. Но ему чуть больше пятнадцати, откуда ему знать, что такое…
А он — знал, и знанье это нельзя было бы выкорчевать из его сердца никакими тренировками или чудесами магии. Он знал, как умирают родные, знал, что такое сердце, покрывшееся корочкой льда. И он знал только два способа убежать от этой боли. Первый — книги. Он с жадностью глотал всё, что попадётся ему под руку, будь то занудная хроника или легкомысленный рыцарский роман. Это там белые волшебники рука об руку с непобедимыми рыцарями спасают страны от врагов, а в итоге получают половину королевства и принцессу в придачу.
Только вот где они видели в Двенадцатиградье королевства — и людей, способных на подвиги?
Ричард знал: таковых не существует. Когда их городок сжигали дотла воюющие армии, ни один из этих «рыцарей без страха и упрёка» не взглянул даже на погибавших жителей. Они были так, только фоном нескончаемой войны!
А когда дом их горел… И крики матери…
Вот и сейчас в руке его загорелся «огненный шар». Ему стоило только услышать те крики и почувствовать на своей коже жар горящего дома, как в руках его принималось полыхать дикое пламя. Да, именно в тот день он почувствовал в себе магический дар — когда «огненный шар» спалил заживо того рыцаря… Он кричал, запекаясь в плавившихся доспехах… Конь его погиб ещё в первые же секунды… А Ричард словно и не слышал тех криков: только в ушах свистело эхо стонов умиравших отца и матери…
Они сожгли его дома — и всю улицу — а Ричард сжёг их… В тринадцать лет он перебил целый отряд… А их лица… Он не помнил лиц ни одного из тех людей, которые погибли в тот день от его руки. Только слышал — слышал стоны отца и матери… И сестры… И братьев…
А потом неделю бродил по окрестностям, перебиваясь с воды на остатки продовольствия, не тронутого пожаром: он забрал всё, что только мог, не в силах оставаться ни единой лишней минуты в городе. Название он тоже пожелал стереть из памяти — но оно всегда всплывало… Всегда… Хотя Ричард и не хотел его называть. А её стоны… Они умирали…
Но как он сам выбрался?..
Магус вспоминал, что мама просила никуда не выходить: в окрестностях города шли постоянные стычки между двумя воюющими армиями. Ричард и не помнил сейчас, чьи же бойцы дрались, какие большие города решили помериться силами. Только стоны…
В тот день он осушался мать и вернулся с прогулки позже. Домой его погнали только клубы дыма, поднимавшиеся над городком.
Вокруг были солдаты, и он только чудом… И эти стоны… И огонь… И рыцари… И огонь на его ладонях… А потом… Потом… Ричард шёл в соседний город. Он надеялся, что здесь найдёт приют. Не оставаться же на пепелище? Он шёл медленно, в изнеможении после своей волшбы. А в сумерках просто свернулся калачиком в кустах у обочины дороги. Он часто просыпался ночью, от холода, пробиравшего то душу его, то тело. В утренней темноте едва ли не мороз заставил Ричарда сжаться, пытавшегося сохранить хотя бы жалкие крохи тепла. Казалось, что весь жар его схлынул вместе с теми «огненными шарами», остался только холод. Тот, который самый страшный — холод внутри.