А наутро их снова ждет нелегкая работа…
У гурунгов много свадебных песен и танцев. Как и всюду в Непале, о предстоящем бракосочетании сначала договариваются родители. Детей обручают еще в раннем возрасте и женят, когда они вырастают. По случаю бракосочетания устраиваются большие торжества. И как бы ни была бедна семья невесты, она готова выложить все и дойти до разорения, лишь бы не ударить лицом в грязь.
В отличие от высоких каст — брахманов и чхетри — гурунги не считают развод ни позорным, ни невозможным событием. Если супруги хотят расстаться, они делают это без долгих препирательств. В виде компенсации лицо, требующее развода, выплачивает «потерпевшему» небольшую сумму денег в размере от сорока до восьмидесяти рупий. Эта плата не идет ни в какое сравнение с деньгами, потраченными на свадьбу.
После развода бывшие муж и жена опять считаются холостяком и девицей и могут вновь устраивать свою судьбу и искать счастья у нового семейного очага.
Когда мы покидали Нау-Данру, навстречу нам двигалась свадебная процессия. Довольно большая группа мужчин несла на шестах корзину. В ней под большим зонтом восседал молодой человек в очках. На нем был даура-суруваль, поверх которого надет черный пиджак, на голове непали топи. На шее юноши висела длинная, до самого живота, гирлянда из желтых и красных цветов. Это был жених. Он направлялся к дому невесты.
Мы посторонились, пропустили свадебную процессию и пошли дальше. Шагали по узким тропам, продирались сквозь колючие заросли гималайской ежевики, останавливались у текущих в скалах родничков, чтобы освежить- ся, скидывали свои рюкзаки у редких чаутара и то спускались, то поднимались по крутым склонам.
Так продолжалось много часов, и казалось, так будет еще очень-очень долго…
От Нау-Данры до Татопани
Гроза надвигалась с бешеной скоростью. Вот уже туча повисла у нас над головами, и тут же закапали первые крупные капли дождя. Затем начался ливень. Рюкзаки на спинах намокли, стали невыносимо тяжелыми. Теперь мы мечтали только о том, чтобы где-нибудь укрыться.
Где-то на высоте около двух тысяч метров виднелась крупная экспериментальная ферма «Илам багича» («Иламский сад»), чудесный уголок в суровых Гималаях. Такое название дал англичанин, который основал ее несколько лет назад.
Однако до фермы еще предстояло дойти. Хотя надо было подниматься в гору, мы старались двигаться как можно быстрее. В невысоком заборе, которым огорожена ферма, обнаружили нечто вроде входа — тайный лаз. Через него мы и вошли на территорию «Иламского сада».
То, что мы увидели здесь, поразило нас. Кругом тщательно возделанные плантации: длинные гряды овощей, ягодные теплицы и пышный фруктовый сад.
Служащие фермы приняли нас радушно. Как выяснилось, они уже не раз давали приют путешественникам. Нам быстро приготовили яичницу, чай, а затем проводили в одну из двух или трех классных комнат небольшой школы для детей служащих. Дождь стучал по крыше.
По непальскому календарю май — начало лета. Здесь, в горах, климат меняется с высотой. На уровне от 900 до 2400 метров летом льют проливные дожди. Зимы бывают холодные, иногда с заморозками. Летом, когда нет дождя, на солнце жарко. Чем выше, тем короче лето и длиннее зима.
Уставшие, промокшие, сидели мы в тесной, забитой матрацами комнате. Дождь лил как из ведра. Устроившись на матрацах, мы зажгли свечу и стали вспоминать недавние встречи, последние события. В тот день видели садху. Кроме набедренной повязки, на нем ничего не было. Крепкое загорелое тело. Мускулистые босые ноги. В руках палка с привязанной тряпкой, а в ней — несколько лепешек и тяжелый латунный кувшинчик для воды. Садху — брахман из индийского штата Мадхья-Прадеш. Он уже совершил великое паломничество в Муктинатх и теперь с сознанием исполненного долга и ощущением того, что одна из главных целей жизни достигнута, возвращался в свою обитель. Садху был разговорчив и общителен. Я спросила о его возрасте. Точной даты своего рождения он не знал.
— Лет сорок — сорок четыре, — был ответ. Видимо, этот вопрос не занимал его.
Дэниэл припомнил забавный случай. Однажды он беседовал с высокопоставленным индийским чиновником. Говорили на урду (Дэниэл прекрасно владел этим языком). Беседа длилась минут тридцать. Чиновник спросил Дэниэла, где тот работает и чем занимается. Дэниэл ответил, что он — лингвист и преподает урду.
— Вы, оказывается, знаете урду! — удивленно воскликнул индиец, даже не заметив, что разговор все время шел именно на этом языке.
Усталость скоро дала себя знать, и мы уснули крепким сном…
Когда проснулись, было свежее, прозрачное утро.
На ферме нас ждал сюрприз. На общей кухне, где мы питались, нам предложили отведать бхуин-айселу — «земляную ягоду».
— Сколько стоит? — спросили мы. — Пять сука[20],— был ответ.
Мы выложили рупию и двадцать пять пайс, и нам принесли две тарелки «земляных ягод». Мы обомлели: это была спелая, сочная, крупная клубника. Последний раз Умакант ел ее в Киеве, Дэниэл в Лондоне, а я в Москве. В Катманду мы клубники не видели. И вдруг в Западном Непале, в сердце Гималаев — отборная клубника. Велики были наше удивление и радость.
Полной грудью вдыхали мы запах свежей земли, аромат фруктовых садов, идя по улицам поселка. Видели прекрасно оборудованную спортплощадку, почти готовое здание клуба, добротные каменные дома с отдельными квартирами для рабочих. Заметив нас из окна, хозяин одной из них пригласил зайти в гости. Мы с удовольствием воспользовались приглашением. Уж очень хотелось увидеть здесь, в глуши Гималайских гор, то, чего не встретишь даже в столице: многоквартирный жилой дом европейского образца.
Таких жилых домов, рассчитанных на людей среднего достатка, нет и в других городах Непала. Дом — собственность хозяина. Пусть он плох, пусть проваливается крыша, нет воды и дымохода, как, например, у гурунгов. Зато — это свой дом, полученный в наследство от деда, прадеда или построенный на свои собственные сбережения.
Вот почему мы с таким интересом пошли в гости к хозяину квартиры, который рассказал нам, что родом он из Бирганджа, по специальности техник. В тот день он отдыхал. Жена с сыном уехали погостить к родителям. Хозяин провел нас в трехкомнатную квартиру. Она была обставлена хорошей мебелью. На кухне — газовая плита (газ привозят сюда в баллонах.) Есть и водопровод с фильтрованной водой.
Рам Прасад Кафле, хозяин квартиры, познакомившись с нами поближе, сказал, что его двоюродный брат учится в Москве в медицинском институте.
Вскоре мы распрощались с ним. Недалеко от его дома возводили новые здания, и мы направились туда.
Окончательно проникнутые симпатией к экспериментальной ферме «Илам багича», прощаемся с ней и снова пускаемся в путь.
Мы миновали деревню Лумле, лежащую чуть ниже «Иламского сада». Прошли мимо домов. Возле каждого как символическая ограда — кусок каменной стены крупной кладки. Стены эти увенчаны цветущими кактусами и увиты настурциями. Здесь нет пышной «принцессы ночи», но зато скромных желтых, белых и розовых цветков кактусов, мелких и изящных, предостаточно.
Почти все жители в поле. Лишь изредка мелькнет чумазое личико малыша, играющего у дороги, да сверкнет озорными, веселыми глазами молоденькая девушка, хлопочущая по хозяйству.
Но вот деревня кончилась. Деревенская улица постепенно переходит в узкую, извилистую тропу. Спускаемся гуськом — впереди Дэниэл, за ним Умакант, потом я. Спуск — не подъем. Но постоянно согнутые и пружинящие, как у горнолыжника, колени устают от напряжения и начинают предательски дрожать. Стоит чуть прибавить скорость, и ты побежишь все быстрее и быстрее, уже не в силах остановиться до самого конца крутого спуска. Когда же кончится этот проклятый спуск?!
— Наверное, так выглядит дорога в преисподнюю, — ворчала я.