Лейтенант Тюрин роздал наспех склеенные топографические карты, новенькие и хрустящие. Мещеряков попросил тотчас проложить на них маршрут.
— Первому и второму орудиям приказываю занять позицию юго-восточнее деревни Шепичи, правее кирпичного завода. Я буду находиться тоже в этом районе. За нами позиции стрелкового полка. Третьему орудию изготовиться к бою на отметке девяносто восемь. Нашли, Кривоносов? Вам связь держать с саперами, они располагаются правее, за рощей, в случае чего — придут на помощь. Вы, Бондаревич, займете позицию вот здесь. Обратите внимание: узкое песчаное дефиле, справа и слева — трясина…
— Вряд ли они появятся отсюда, товарищ старший лейтенант…
— Хорошо бы! — помедлив, холодновато сказал комбат, видимо недовольный тем, что его прервали. — Но будь на их месте, я бы пошел именно здесь, по болоту, и ударил с фланга. — Попристальней вглядевшись в Бондаревича, Мещеряков скупо усмехнулся: — Боитесь остаться не у дел? Я был бы рад, если бы здесь не сунулись. Вам помощи ждать неоткуда. Отступать нельзя, пусть даже выйдет из строя орудие. Танки не должны пройти! Понятно, чем это пахнет?
Бондаревич потупился, прочитав в глазах комбата невысказанный укор: «Что же вы — опытный, стреляный, а ведете себя как мальчишка…»
— Все, товарищи командиры. К расчетам! Погрузить снаряды и — отбой-поход. Готовность к оставлению позиции через сорок минут.
За позицией, у склада боепитания, Бондаревича догнал Тюрин.
— Снаряды вам буду возить. Нужны мускулистые парии. Суржикова в мое распоряжение.
— Но ведь Суржиков…
— В качестве заряжающего используйте Поманысточку, ведь вы его тоже натаскали. Да и… на вашем направлении вряд ли пойдут.
— А если все-таки пойдут?
— Тогда тем более Суржикову там не место.
— Я за него ручаюсь головой…
— Опрометчиво. Послушайте, милый человек: я верю себе, верю вам, мы умрем, если понадобится, но Суржиковым, не-ет, им я не верю. — Тюрин заметно начинал раздражаться. — Ладно, кончим. Я приказал, вы — «Есть», и нечего рассусоливать.
— Разрешите обратиться к комбату?
— Не разрешаю. А впрочем, шут с вами, привезу вам ваше сокровище с первым же рейсом. Ох, Бондаревич, влипнете вы когда-нибудь…
Через полчаса в кузова тягачей, загруженные снарядами, покидали цинки с винтовочными и автоматными патронами, вещмешки с сухим пайком на двое суток, шанцевый инструмент. Орудия вытягивались на большак. Все вокруг гудело в пыли и в дыму, и не верилось, что совсем недавно над позицией дремотно стлалась прохладная, напоенная пряным духом луговых трав, ничем не тревожимая тишина.
Бондаревичу всегда нравилась вот такая резкая перемена обстановки. Люди, поначалу сбитые с толку обилием команд, наскакивающих одна на другую, потом как-то сразу вдруг начинают соображать, что к чему, и превосходят в деле самих себя. И в себе в такие минуты он чувствовал какой-то веселый прилив энергии, а потом, когда дело уже было сделано, возбуждение долго не проходило.
С позиции бежал Мазуренко:
— Марш по машинам! Нияк не распрощаетесь, грэць бы вас побрал. Геть, геть… Где четвертое? Ага, возьмите, четвертое, канистру.
— Что в ней, товарищ старшина? — поинтересовался Лешка-грек.
— Вода.
— Тю-у… Для чего нам еще и вода?
— Для брюха.
Старшина, прихрамывая и тяжко отдуваясь, уже спешил в голову колонны:
— Кривоносов, серники почему не взяли? Хто вам, грэць бы вас побрал, принесет их? Пушкин? Чи Тарас Шевченко? Мэдвидь! Куды девался Мэдвидь? Тебя спрашиваю, Григорян! Не знаешь? Добре, запомню, шо ты цёго не знаешь. Ага, знов ты тут, Мэдвидь, тягнет тебя до прибора, як муху до меда. Кидай машину к бисову батьку, переходи насовсем на прибор. Не хочешь? Ну тоди геть до тягача, и шоб я тебя тут бачив у последний раз!
— По машинам!
Колонна тронулась.
Сразу за мостом свернули в лес на старую, видимо, давно заброшенную дорогу. Водители то и дело переключали скорости. На колдобинах тягачи сильно кренило в стороны, трещали под напором снарядных ящиков борта.
С той стороны, куда шла колонна, доносилась приглушенная расстоянием артиллерийская канонада.
Расчет по примеру Чуркина умудрился как-то улечься на ящиках. «Зачем зорю терять, братцы, самый сладкий сон на заре…» Бондаревичу показалось, что и Женя, приткнувшаяся головой к его плечу, тоже дремлет, но она вдруг спросила: