— Нас придают пехоте?
— Нет. Вернемся.
Разбитая дорога кончилась. Машины снова пошли большаком, объезжая кое-где свежие воронки. По одной стороне дороги, на полкилометра, вплоть до леса, тянулась теперь заросшая сурепкой и васильками озимь, по другой расстилались поля, словно бы утыканные изумрудными кустиками молодой картофельной ботвы. Выплыли слева задымленные печные трубы на пепелище, горбатый журавель над замшелым срубом — на телефонном кабеле висела мокрая бадейка. Со ствола тополя, растущего подле колодца и живого только нижними ростками, требовал сколоченный наспех щит:
Товарищ, стой!
Запомни!
Здесь сожжено 16 домов,
погибло в огне и под пулями
27 человек — женщин, детей,
стариков…
Отомсти за них, товарищ!
Машины шли самым тихим ходом, моторы дышали сдержанно и глухо.
Все больше становилось труб. Между ними приземисто горбились желтые крыши землянок, и везде, по всему пустырю, густо зеленели не поддавшиеся смерти кусты крыжовника, цвели голубоватые петушки и алые маки.
На краю деревни бородатый старик и парнишка лет четырнадцати с двух концов увлеченно обтесывали бревно. Чуть в стороне белел уже связанный первый венец нового сруба. Пока пепелище не скрылось за поворотом, Бондаревич все вглядывался в согбенные фигуры старого и малого, а потом долго еще слышал упорный, размеренный перестук топоров.
Мещеряков, исхлестывая ивовым прутом запыленное голенище, молча ходил по самому взлобку песчаного бугра, поглядывая то вперед, на изрытую воронками, полузалитую водой низину, в конце которой догорала зажженная боем деревня, то назад, на четвертое орудие, оставленное посреди кочкастого луга.
— Видите, стоим на самой горе, отсюда они и лоб, и днище покажут. Как раз тут их и надо бить. Полезут в болото, туда и дорога. Где собираетесь орудие ставить?
— Вон в тех развалинах, — показал рукой Бондаревич на бугорок у зарослей кустарника. — Там дом стоял. Фундамент — каменный. Расчистим погреб — лучшего окопа не придумать.
— Добро. Располагайтесь. — Мещеряков, не прощаясь, размашисто зашагал к дороге, где ждала его батарея. «Он и сам не верит, что здесь пойдут», — заключил Бондаревич, всходя на заросший крапивой бугор, к которому Поманысточко уже подводил его орудие. Увидел вбитый в землю свежеотесанный колышек, от него змейкой тянулась и пропадала в траве нитка кабеля. У старого пня лежал неподключенный телефонный аппарат. «Ну и ну, раньше меня огляделся! — восхищенно подумал о Мещерякове. — А еще спрашивает, где будете орудие ставить».
Погреб очистили дружно и быстро. Одну стену его пришлось разобрать, через пролом вывести въездную аппарель. Невысокий бруствер нарастили камнями из развалившегося фундамента, засыпали песком, в стенах выдолбили ниши, сложили в них боеприпасы. Потом принялись рыть стрелковый окоп в рост человека — бруствером в сторону кустарника. Работа шла деловито и весело. Чуркин, видно, скучавший без Суржикова, взялся за Поманысточку:
— Давай вкалывай, душа калымная! Лопатой ворочать — это тебе не людей обирать на большой дороге.
Хитрый Поманысточко, разгадав намерение Чуркина, тотчас согласился с ним:
— Эге ж.
— А скажи без брехни, Микола, здорово доводилось зашибать на леваках?
— Ого-о! Домину каменный отгрохал — один такой на селе!
— Вон как…
— Пасеку завел на двенадцать ульев…
— Неужто?
— Лисапед купил, патехвон, — стал загибать Поманысточко пальцы, заметив, что Чуркин заинтригованно ловит каждое его слово. Ще один лисапед, для Маруси. Забор сплошной поставил, щоб чужие собаки не лазили, и все за эти гроши, за калымные. А самое главное… Тесть у меня — мужик-золото, так я ему перед войной такой подарок… Не, про цэ не скажу…
— Чего уж там? Крой вчистую! — настаивал Чуркин.
— Нет, — вертел головой Поманысточко, — про то не можно.
— Выкладывай, Микола, чего там? — подзадоривали Поманысточку Кравцов и Лешка-грек.
— Ну добре. Я ему, Осипович, из подарков подарок преподнес! Резиновые подтяжки, щоб штаны не спадали. О!
Ребята покатывались со смеху. Чуркин ошарашенно поморгал, потом, изловчившись, шлепнул Поманысточку лопатой пониже спины и тоже захохотал:
— Обвел, шельмец! Тоже с вывертом, прах тебя возьми…
Бондаревич, приказав замаскировать бруствер, отошел к телефону, позвонил комбату. Мещеряков отозвался тотчас:
— Как вы там?
— К бою готов. Пока тихо.