«Гаврики», ухмыляясь, уже хлебали вкусное варево, а Мазуренко, счищая грязь с автомата, продолжал:
— Веди, кричу, куды хочешь, дурень лупоглазый, только рук я ни перед кем не поднимал и перед тобой не подниму. И тут чую: той, шо в кустах, каже: «Оставь его, Степа, я этого парня знаю. В сорок втором до самого Сталинграда в пятнадцатой дивизии с ним вместе топали». Бачу — знакомая личность, даже и фамилию припоминаю — Брагин. Добрый, помнится, товарищ был и вояка добрый. А як подумал, шо и его мог уложить за милую душу, знов закипело во мне все. Брешешь, кричу, таких придурков, як ты, в пятнадцатой дивизии не было, там умели с пленными обращаться. «Что ж, — кажет Брагин, — поведем. Обознался я, значит».
Расчет хохотал, Чуркин, ухмыляясь, подкручивал усы. Мазуренко почесал за ухом и тоже осклабился:
— Бачу, знов дело принимает серьезный оборот, пришлось признавать однополчанина. Никуда, кажу, Леня Брагин, ты меня не поведешь, бо мне треба архаровцев своих кормить, а не в ваших штабах доказывать, шо я не верблюд. Разойдемся по-доброму. Хоть вы и охломоны, а все ж — свои хлопцы, поэтому бить вас не буду, а борщом, если время у вас есть — накормлю. Налил им по котелку, они хлебают, а я с фрицев глаз не спускаю. Ну вот и все.
— Н-да-а, угораздило тебя, Петро Маркович, — вполне серьезно заметил Чуркин. — Ну ничего, не переживай. Бывает и хуже.
Мазуренко не спеша обошел позицию, слазил в окоп. Потом предложил Бондаревичу пройтись к месту предполагаемого прорыва танков. Долго стояли на песчаном изволоке, оглядывая затянутую дымом лощину, кое-где испятнанную желтыми выбросами окопной земли; Бондаревич чувствовал — Мазуренко замышляет что-то, и терпеливо ждал.
— Без Поманысточки справишься?
— Обойдусь.
— Я с Поманысточкой тут их буду ждать.
— Риску много. Вдруг на танках десант?
— Возьмем пару автоматов, гранат побольше.
— Опасно. Здесь как раз будут рваться мои снаряды…
— Шо значит — опасно? — нахмурился Мазуренко. — Як шо пролезет пехота, недолго порвутся твои снаряды. Зови хлопцев. Ячейки рыть будем.
Место для ячеек Мазуренко выбрал с таким расчетом, чтобы они были скрыты за кустами и противник, войдя в дефиле, не сразу смог их заметить. Вырыли их а полный профиль, чуть ниже плеча, для стрельбы стоя.
Едва вернулись к орудию, Бондаревич, успевший за время, пока отрывали ячейки, измерить поточнее расстояние до вершины бугра и до промежуточных ориентиров, принялся составлять расчетную таблицу на ведение огня прямой наводкой. В это время зоркий Асланбеков доложил о появлении на бугре каких-то людей.
Сергей пригляделся и увидел несколько конных упряжек.
— Раненых везут.
Впереди подвод шагал пожилой сержант с рукой на перевязи и забинтованной головой. Он издали свернул к орудию:
— Нет ли покурить, ребята?
Мазуренко вышел ему навстречу. Спросил, кивнув на брички, в которых сидели ж лежали раненые:
— Сегодня?
— Только что. Сельцо тут держим, за лесом. Четыре атаки с утра отбили, а они все лезут. Спасибо за табачок. Прощевай, старшина. — Уже догнав подводы, сержант крикнул: — Танков у них — навалом. Прут, подлецы, без удержу.
— Кравцов! Наблюдайте за бугром. Повнимательней, — скомандовал Бондаревич.
— Есть, товарищ сержант, — с готовностью ответил Сергей.
Солнце перевалило за полдень. Бой за лесом, кажется, стал затихать: орудия смолкли, перестали стучать пулеметы. Горячая сонная тишина сковала землю. Безоблачное небо слепило голубизною, и не было в нем ни единой птицы. В нетронутых луговых цветах, где-то совсем близко, зудели шмели. С луга порою тянуло холодком, будто вон там, за кустами, таилось голубое озерцо с прогретой сверху и студеной донной водою. Бултыхнуться бы с берега и поскользить в незамутненной глубине, рассекая податливую влагу, а потом распластаться на траве и слушать тишину, нарушаемую только шмелиным жужжанием!
Шумно пролетела над лугом стая ворон и, описав дугу, стала виться близ орудия. «Кар-р, кар-р…» — доносилось с высоты гортанно и картаво. Что-то остервенелое, зловещее почудилось Сергею в этих криках. «Беду на нас накликают, что ли?»
Но, кроме него, кажется, никто не обратил на ворон внимания. Бондаревич составлял таблицу, Женя зашивала гимнастерку старшины, Мазуренко и Чуркин, покуривая, деловито рассуждали о том, что близится сенокосная пора, что травы в этом году на загляденье, а, видно, суждено им посохнуть на корню. Асланбеков и Лешка-грек, улегшиеся было на разостланном брезенте, неожиданно затеяли шумную возню, поочередно подминая друг друга. Поманысточко глядел на них, глядел и тоже ввязался, и уже стало неясно, чья берет, кто кого молит о пощаде, чьи там ботинки мелькнули в воздухе и, ударившись о землю, выбили из нее целый клуб песка и пыли.